Изменение взглядов кадетов Сибири на религию и национальную ментальностьпод влиянием революции и гражданской войны

Доклад на круглом столе «Белая идея и Православие» в рамках XXIII Ежегодной богословской конференции Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 22 января 2013 года

Политическое бессилие российской демократии после Февральской революции 1917 г. перед лицом кризиса и анархии поколебало основы мировоззрения кадетской партии, зиждившиеся на либерально-западническом позитивизме и рационалистическом отношении к религии. Особенно зримо это проявилось на примере кадетов Сибири, до революции в большинстве своем тяготевших к левому флангу партии и союзу с социалистами. Уже в критические летние месяцы 1917 г. разложение фронта и тыла, дестабилизация положения в стране заставили многих из них размышлять о национальной психологии. Пытаясь раскрыть природу большевизма и секрет его влияния на массы, омские кадеты отмечали: «Одна из удивительных и печальных особенностей русской революции состоит в том, что..великороссы обнаружили в своей массе почти полное отсутствие не только всероссийского, но и просто национального великорусского чувства»[1].

Омский кадетский журналист А. Руссов указывал, что распространенное среди русской интеллигенции «преклонение перед страданиями родного народа» привело к нетипичному для западных интеллектуалов романтическому «народопоклонству». Объясняя это эмоциональной отзывчивостью русского человека, он отмечал, что в условиях монархического строя «народопоклонство» развилось в своего рода религию, «творившую чудеса, посылавшую..на каторгу и в ссылку, в тюрьму и на виселицу». Но после свершения революции жизнь развеяла сентиментальные иллюзии: «народ оказался сложнее», чем представляла его себе интеллигенция, и это вызвало у нее растерянность[2].

Тенденция отрезвления от безоговорочного поклонения народу, дань которому отдали и кадеты (хотя и в меньшей степени, нежели эсеры и другие социалисты), нарастала в кадетской среде. В резких тонах писали об этом иркутские кадеты: «Более полустолетия русская интеллигенция воспевала народ в стихах и прозе как нечто бесконечно доброе, чистое, светлое, могучее. И вот лик этот понемногу начал проявляться. Жгут на кострах Толстого, Герцена, Достоевского, исчезают с лица земли культурные хозяйства… Господа интеллигенты-народники, покаемся всенародно — это наш грех. ибо и в Священном Писании сказано: не сотвори себе кумира». И делали вывод: «Пора понять, что народу нужно просвещение, нужна дисциплина, нужно руководство честное, твердое, а..не потворство его страстям»[3].

Знаменательным стал произошедший на 9-м партийном съезде в июле 1917 г. поворот политики в отношении церкви. Если раньше кадетская программа предусматривала ее отделение от государства, то в новой ее редакции говорилось о православной церкви как о государственном публично-правовом институте, помощь которому со стороны государства будет оказываться как господствующей в нем религии[4]. Это представляло резкий контраст с типичным для кадетской интеллигенции прежде безразличием к религии. Под воздействием коллапса российской демократии происходила переоценка ценностей. Впрочем, в этой же программе церкви предоставлялась свобода самоуправления через посредство Поместных соборов и (в рамках свободы совести) церковная регистрация браков заменялась гражданской.

Правда, до Октября 1917 г. большинство кадетов все же продолжало отдавать приоритет традиционным для партии западным ценностям. Иркутская кадетская газета «Свободный край» в статье «Революция и самобытность», сравнивая положение в России с анархией первых лет Французской революции, писала: «Что же касается самобытности, то пока забудем о ней, ибо все разумное, вечное, светлое пришло к нам с Запада, а те пережитки самобытности, которые еще крепко сидят в нашем русском нутре, мы должны изжить»[5].

Процесс идейной эволюции получил развитие после Октябрьского переворота и утверждения у власти большевиков. Среди сибирских кадетов возобладало правое направление с центром в Омске, склонявшееся к присущему дореволюционным октябристам мнению о существенном отличии исторического пути России от Запада. Они поддерживали идеи П.Б. Струве, констатировавшего, что революция обернулась для России национальным банкротством и мировым позором, в чем он усматривал огромную долю вины интеллигенции[6]. Подхватывая эти мысли и развивая борьбу с «народопоклонством», омский кадетский лидер В.А. Жардецкий противопоставил эсеровскому лозунгу «Все для народа, все через народ!» лозунг: «Все для России, все через культуру!»[7].

После падения советской власти в Сибири летом 1918 г. в центре внимания кадетов, наряду с вопросами государственного строительства, находились поиски его духовной, идеологической основы. Ключевое значение имело изменение отношения к религии. Когда Иркутская городская дума в 1918 г. под влиянием эсеров отменила преподавание закона Божьего в начальных школах (с формулировкой: «как противоречащего научному изучению природы»), местные кадеты резко осудили такое решение как негосударственное, а их лидер Н.Н. Горчаков назвал его инициаторов «достойными коллегами большевиков» и «демагогами»[8].

Поворот идеологии сибирских либералов в сторону духовных национальных начал достиг апогея в период диктатуры А.В. Колчака, главной политической опорой которого стала кадетская партия. Развивая тему ответственности интеллектуальной элиты страны, рупор Восточного отдела ЦК партии газета «Сибирская речь» указывала, что прежнее расхожее суждение о «грехе интеллигенции перед народом» должно быть заменено выводом о «грехе интеллигенции перед родиной»[9]. Газета отмечала, что важнейшей идейной предпосылкой большевизма с его материалистическим культом была слабость духовных начал в среде интеллигенции, ее «преклонение перед материальной культурой и материальным прогрессом»[10].

Обращалось внимание и на свойственную российской интеллигенции психологическую неустойчивость. «Характерной чертой русского интеллигента, — писал „Свободный край“, — всегда была крайность настроений. Мы не знаем середины: или впадаем в самый мрачный пессимизм, или пребываем в телячьем восторге. К длительному, ровному напряжению, к упорному и настойчивому проведению своей линии мы всего менее склонны. Мы или опускаем беспомощно руки, или бестолково размахиваем ими в воздухе»[11].

Развивая мысль о приоритете национального начала над социальным, «Сибирская речь» писала: «Мы много смеялись над немецким лозунгом „Германия превыше всего“, а между тем немцы с этим лозунгом сумели создать сильнейшее государство. мы же со своими широчайшими утопиями обратились в мировое позорище». Пытаясь соединить традиционное для кадетов западничество с национализмом, газета утверждала, что одно не противоречит другому, если рассматривать их как прагматичное соединение двух здоровых начал. Говоря о нравственном кризисе, переживаемом русской интеллигенцией после революции, призывая ее изжить неверие и пессимизм, кадеты провозглашали: «Спасение от них — только в национализме, который один может одухотворить и нашу полуумершую литературу»[12].

Теперь идеологи кадетов ставили в вину русской интеллигенции прежний, в значительной степени космополитичный демократический курс, ранее разделявшийся ими самими. При этом у них хватало честности и мужества не снимать ответственности с себя. Н.В. Устрялов в статье «Большевики и мы» вскрывал корни интеллигентских блужданий: «Длительная невозможность практической деятельности в сфере общественно-политической воспитала в широких интеллигентских кругах одностороннюю „теоретичность“, близорукую влюбленность в программы и отвлеченные идеалы. Поверхностный, банальный и устаревший позитивизм в качестве основы общественного миросозерцания, дешевая религия прогресса в стиле Конта и Фейербаха» довлели над старой русской интеллигенцией, а в радикальных ее кругах привели к увлечению социализмом. Итогом, по его словам, стало попустительство «антигосударственным элементам», когда интеллигенция слепой приверженностью к демократии расчистила дорогу к власти большевикам. В заключение Устрялов призывал: «Окончательная победа над большевизмом — в окончательном преодолении русской интеллигенцией ее прошлого. в отказе от прежней системы идей, чувств и действий. Русская интеллигенция должна сказать большевизму: — Я тебя породила, я тебя и убью»[13].

Позиция либералов в отношении церкви оставалась неоднозначной. Признавая ее воспитательное значение, выступая за сохранение закона Божьего в школах и за тесный союз с церковью в антибольшевистской борьбе, они вместе с тем не считали необходимым для себя полностью принимать традиционные установки православия. Н.Н. Горчаков в ответ на упрек в адрес партии в «безрелигиозности» возразил: «Разве религия — партийное дело?»[14].

Религии кадеты отводили роль связующего звена между интеллигенцией и народом. Называя революцию «страшным судом над интеллигентщиной», вынудившим ее обратить взоры к «царству Духа, а не Материи», «Сибирская речь» заявляла: «Мост от интеллигента к крестьянину лежит через религию«[15].

Довольно прозрачно формулировала кадетская пресса и ту функцию церкви, которую еще Вольтер назвал «уздой для народа»: «Церковь — фактор, организующий дух народа, делающий народ дисциплинированным, лишенным свойств зверя»[16]. И эту организующую роль церкви и религии многие либералы расценивали значительно выше, чем нравственную.

Официальная позиция кадетской партии в отношении церкви была изложена в п. 15 «тактической» резолюции 3-й Восточной партконференции, заседавшей в мае 1919 г. в Омске. Она гласила о поддержке православной церкви как «хранительницы исторического бытия духовного лица России» при соблюдении свободы совести[17]. Кадеты поддержали отмену советского декрета об отделении церкви от государства, ассигнования правительства А.В. Колчака из государственного казначейства на содержание Высшего временного церковного управления в Омске, восстановление преподавания в школах Закона Божьего (правда, идя навстречу требованиям свободы совести, колчаковское правительство разрешило освобождать от его изучения по заявлениям родителей учеников, а с 16 лет — по желанию самих учеников).

С другой стороны, кадеты выступали против непосредственного участия церкви в политике. Поводом к обсуждению этого вопроса послужила деятельность уфимского епископа Андрея, вопреки мнению Временного высшего церковного управления выступавшего за организацию «народной православно-приходской партии» и активное внедрение церкви во все сферы общественной жизни с целью усиления влияния на народные массы. Позицию кадетов по данной теме выразила «Сибирская речь»: «Христианство прежде всего имеет дело с индивидуальной человеческой душой, — писала она. — Вопросы экономики и политики как таковые не должны и не могут интересовать церковь. Они приобретают для нее значение лишь как факторы производные. Для государства область экономики и политики самое ценное и важное, для церкви — это лишь случайный элемент, с которым ей приходится только частично соприкасаться». Отвергая ссылки сторонников епископа Андрея на раннее христианство, где экономическая деятельность церковных общин играла существенную (хотя и второстепенную) роль, центральная кадетская газета отмечала, что в этих общинах были представлены люди, спаянные единством духовных ценностей, тогда как уфимские приходы вовлекали в предпринимательскую деятельность всех желающих, «опускаясь в область чисто материальную, далекую и даже противоположную всякой духовности». «Здесь уже несомненная подмена хлеба духовного хлебом насущным», — заключала газета[18]. Позиция кадетов совпала с мнением колчаковского правительства и его Высшего временного церковного управления во главе с омским архиепископом Сильвестром.

Упования либералов на церковь усиливаются в критический период лета и осени 1919 г., когда армия Колчака понесла серьезные поражения, но при этом фронт еще сохранял относительную прочность. Все чаще в их среде звучало мнение, что влияние церкви может оказаться важнее всего остального, включая даже помощь Антанты, поскольку может обеспечить духовное возрождение народа. При этом еще резче, чем раньше, бичевались традиционный интеллигентский атеизм и «академическое» западничество. «Интеллигентский охлос, — писал омский кадетский публицист А. Русов, — не чувствует сердцем истока воды живой. В то время, как крестьянин русский и даже мусульманин поднимает знамя веры, один — Святой Крест, другой — Полумесяц, интеллигенция предпочитает щеголять в гнилых, рваных одеждах „культуры и права“.. Народ рассматривается ею сквозь старый хлам книжных доктринерских понятий. И когда крест в его мозолистой руке одолеет всю нечисть и нежить, когда история наденет на него венец победы и воскреснет Святая Русь, интеллигент пойдет в хвосте за победителем»[19]. Кадетский лидер В.Н. Пепеляев на посту министра внутренних дел правительства А.В. Колчака и члена Совета Верховного правителя содействовал организации военных добровольческих дружин Святого Креста, формировавшихся в эти месяцы под религиозными лозунгами. В его дневнике сохранилась запись: «Некоторые министры советовали мне не связывать своего имени с этими „черносотенцами“ и их движением. Я же предпочитаю связывать»[20]. Впрочем, практические результаты этой деятельности были невелики: в сумме «дружины Святого Креста» и мусульманские «отряды Зеленого Знамени» составили всего одну регулярную дивизию.

В заключение подчеркну: идеологическая роль кадетской партии при режиме А.В. Колчака была огромной, во многом определяющей. Необходимость разработки полноценной новой национальной идеологии осознавалась как военными вождями Белого движения, так и кадетскими лидерами. «Сибирская речь» писала: «Творческая работа в области создания этой единой и сильной идеологии — таковы текущие задачи русской интеллигенции»[21]. Однако выработать такую идеологию, которая стала бы альтернативой большевизму в глазах широких масс народа, на практике не удалось. Во многом из-за того, что слишком велик был груз прежних западнических воззрений. И в еще большей степени потому, что ни военные лидеры, ни окружавшие их политические интеллектуалы не сумели решительно повернуть навстречу нуждам народа. На практике в интересах консолидации разрабатывали не идеологию, которая имела бы под собой прочную духовную основу и могла бы сплачивать, а всего лишь программу, основанную на компромиссе, который никого по-настоящему не удовлетворял.

Таким образом, в эволюции базовых основ мировоззрения в сторону национальных начал проявился общий дрейф кадетской партии вправо под влиянием событий 1917 г., выявивших несостоятельность демократических западных моделей управления в экстремальной обстановке и в отсутствие в России соответствующих традиций. Такой поворот имел прагматичное содержание, но остался незавершенным ввиду наступившего вскоре военного краха Белого движения в Сибири и России.