У меня в руках старый русский журнал начала XX в. Пожелтевшая бумага, мятые, надорванные страницы — время берет свое… Черно-белые фотографии. Под одной из них надпись — «Григорий Степанович Щербина — российский консул в Косовской Митровице»: Во дворе некоего строения стоит невысокий человек в сопровождении охраны. Он одет в форменную шинель, на голове — фуражка. Небольшая бородка, простоватое лицо доверчивого человека и какой-то растерянный, удивленный взгляд. Нет на героя совсем не похож. На первый взгляд, какой-то чеховский персонаж — чиновник, инженер… Но на долю именно этого человека выпало совершить подвиг, несущий глубокий мистический смысл, так четко осознаваемый в наши дни.
Косовска Митровица — город в многострадальном Косово. Митровица — от имени Святого Дмитрия. Старый славянский когда-то город. Во время, когда происходили описываемые события, Косово чаще называли Старой Сербией. Ныне это албанская территория под натовским управлением. В Митровице до марта 2004 г. ещё проживало некоторое количество сербов, отделяемых от фанатичных албанцев рекой и отрядами военных из НАТО. Сколько их осталось?
Рубеж XIX—XX вв. в Старой Сербии ознаменовался заметным усилением албанской активности. Определенное влияние в этом отношении оказала греко-турецкая война 1897 г. Вернувшиеся с фронта «фанатизированные панисламистской пропагандой» вооруженные башибузуки (албанские вооруженные «добровольцы») повернули оружие против беззащитной сербской райи («райя» — название всех немусульман в Османской империи) (1, С. 309.). Побывавший в начале XX века на Балканах известный русский литератор А. В. Амфитеатров так тогда отозвался об албанцах: «Самые отвратительные подданные (Османской империи. — М. Я.), самая восхитительная орда» (2, С. 90.). С молчаливого согласия Порты и при подстрекательстве Австро-Венгрии албанцы терроризировали сербское население края, которое, опасаясь убийств и грабежей, оставляло родные места. В начале XX века русский консул в Ускюбе (ныне — Скопье, столица Республики Македония) В. Ф. Машков в донесении в Российское Императорское Посольство в Константинополе с горькой иронией отмечал, что Старую Сербию «вследствии поразительно быстрого разжижения славянского элемента и замещения его арнаутским (албанским. — М. Я.), уже давно правильнее было бы называть Новой Албанией» (3, Л. 107.). Машков так описывал сложившуюся в крае ситуацию: «Предоставленные самим себе арнауты повели дело так, что еще живущие между ними христиане стали их бесправными рабами… Всякий… самый негодный из арнаутов может невозбранно отобрать и дом, и имение, и скот, и дочь, и жену, и детей христианина. Люди, почему-либо имеющие несчастие не понравиться тому или иному арнауту, а, тем более, осмеливающиеся протестовать против насилий, безжалостно исчезают с лица земли. […] Благодаря такому ужасному положению, православное население Старой Сербии поразительно быстро редеет, и уже теперь эта исконно славянская земля (выделено мной. — М. Я.) остается славянской лишь по имени. Еще десять, много — два десятка лет такого режима, — и христиане останутся лишь по городам.
Огромное значение в поддержании анархии играет и то обстоятельство, что арнауты вооружены, как говорится, до зубов. Эта постоянная близость оружия, при полной уверенности в безнаказанности, естественно ведет к слишком поспешному и частому его употреблению, как в счетах между собой, а особенно против христиан, так даже и против правительства. Правом ношения оружия пользуются и католики. И лишь одно православное население обездолено в этом отношении, хотя в Старой Сербии и на западной периферии Македонии существование без оружия прямо-таки немыслимо. Тут и женятся, и крестят детей, и пашут землю, — все под ружьём под рукой. Но лишь арнауты узнают, что такой-то христианин обзавёлся не капсульным ружьём, а „доброй пушкой“, т. е. „Мартинкой“ (винтовка системы Мартини. — М. Я.), — на него тотчас устраиваются форменные облавы, он травится наравне с дикими зверями. Ещё памятны всем здесь события 1901 года в Колашине, когда власть и простые, не имеющие никакого официального положения арнауты в трогательном согласии ополчились против 43-х сербских сёл, возымевших величайшую дерзость обзавестись полуторасотней „мартинок“, безусловно необходимых для самозащиты. Каких тогда только жестокостей и издевательств не чинилось — до катаний заптиев (турецкие жандармы. — М. Я.) и арнаутов на православных старцах-попах включительно! Не помогло тогда и вмешательство Императорского Правительства, добившегося было от султана формально, но затем не исполненного, обещания оставить христианам ружья… и даже наказать арнаутов». (Там же. Л. 165−167 об.)
Между тем, массовый исход православного сербского населения из Старой Сербии противоречил не только жизненным интересам Сербии, но и угрожал России потерей естественной опоры её внешней политики в этом важном балканском регионе. (1, С. 309, 319.) (Показательно замечание А. Башмакова, одно время служившего в русской администрации в Болгарии, затем известного журналиста, много путешествовавшего по Балканам: «Местное славянство… живёт одной только затаённой надеждой на Россию. Это — их святыня. Не будь этого идеала, они бы упали духом, их заели бы грозные „зулумы“ (беззакония и жестокости турецкой администрации и рядовых албанцев. — М. Я.), и они все кончили выселением, переходом в другую веру или вымиранием… Сербы в Старой Сербии твердят в виде поговорки: „Да нема Русиjе, не би било крста од три прста!“ — кабы не было России, не было бы трехперстного крестного знамения» (4, С. 150−152.).)
В таких условиях в 1902 году было принято решение открыть в Митровице Российское Императорское Консульство. Оно стало первым европейским представительством в городе.
Весной 1903 г. в Митровице побывал русский журналист П. Вожин (П. Дубенский). Какой же предстала Митровица перед привыкшим к европейскому комфорту корреспондентом (Вожин долгое время жил в Париже)? «Всё имело какой-то унылый, серый колорит. По чёрным горам причудливыми зубцами обступающими отовсюду Миторовицу ползли клокастые разорванные облака. Тишина и безлюдье. […] Город представляет лабиринт узких, грязных, отвратительно мощёных улиц. Всё носит унылый заброшенный вид. Побурелые от непогоды дома, слепые мутные окошки, отсутствие порядочных магазинов. Кроме консульства и казарм я не видел ни одного европейски построенного дома. Всё жалкие хибарки, мазанки… Базар состоит из ряда грязных „ханов“ и „кафе“. […] Помещение консульства — обширный, почти квадратный дом в два этажа, с мансардами и подвалом. Он построен из дикого местного камня, без каких-либо архитектурных затей. Стены солидной толщины, а на окнах железные полосы. Всё грубо и просто. Белые, крашенные известью стены, сосновые, кое-как сколоченные двери и полы.
В верхнем этаже — квартира консула. Здесь всё убрано со вкусом образованного светского человека. Гостиная с восточными коврами, столовая, спальня, кабинет. Внизу помещается канцелярия и кавасы (телохранители консула. — М. Я.). Тут всё примитивно. Голые стены, кой-какие тахты, недостаток стульев и столов…» (5, 1903. 30 марта.) Вот в этом-то здании было суждено мученически окончить свой земной путь первому русскому консулу в Митровице — Григорию Степановичу Щербине.
… Он родился в Чернигове 17 ноября (здесь и далее даты даны по старому стилю) 1868 г. в семье простого горожанина, столяра по профессии. Гриша был первенцем. Отец, человек мало образованный, дал своим детям — дочери и трём сыновьям — превосходное образование.
С детства маленький Григорий отличался поразительным трудолюбием и настойчивостью. В гимназии учился отлично, в совершенстве овладел древними языками. Обучаясь в пятом классе, давал уроки латыни и древнегреческого младшим детям города, помогая небольшими заработками семье. Рано проявившиеся удивительные способности к языкам, вероятно, оказали влияние на выбор жизненного пути.
В 1886 г. Григорий окончил Черниговскую гимназию с серебряной медалью и поступил в московский Лазаревский институт восточных языков, по завершении которого в 1889 г. его принимают на учебное отделение Азиатского департамента МИД. Уже к этому времени он владел арабским, персидским, татарским, армянским, грузинским и турецким языками (на последнем была написана его диссертация). Позднее Григорий Степанович изучил сербский и болгарский языки, албанские наречия. О знании европейских языков говорить не приходится — без этого дипломатическая служба была немыслима.
Через полтора года Щербина был назначен атташе при русском посольстве в Константинополе, затем служил в Ускюбе, выполнял секретную миссию в Египте.
В 1894 г. за содействие работе экспедиции по изучению Мраморного моря Русское географическое общество присудило Щербине серебряную медаль «За полезное дело» и рекомендовало к избранию в действительные члены.
С назначения в 1897 г. вице-консулом в Скутари (нынешний Шкодер в Албании) началась консульская служба Григория Степановича. Здесь русскому представителю пришлось употребить максимум энергии и смелости, чтобы предотвратить переход нескольких тысяч православных албанцев в католичество, к чему их склоняли путём подкупов, интриг и запугивания австрийские и папские агенты. При посещении вскоре после этого Петербурга для сдачи дипломатического экзамена Щербина был принят обер-прокурором Св. Синода К. П. Победоносцевым, высоко оценившим действия консула в данном вопросе, имевшем в то время важнейшее политическое и моральное значение.
В сентябре 1901 г. «С.-Петербургские ведомости» поместили заметку из белградской газеты «Глас српства»: «… С тех пор, как назначен русским консулом в Шкодре (Шкодер, Скутари. — М. Я.) г. (господин. — М. Я.) Щ. (так в тексте. — М. Я.), исключительно благодаря его мощной защите, мы, шкодрянские сербы, не имеем повода жаловаться на местное турецкое правосудие. […]
Со времени приезда к нам г. Щ., смело можем сказать, что мы — полновластные хозяева своего имущества. Русский консул защищает нас от тех злодеев-мироедов, которые раньше привыкли жить на чужой счет. Кроме того, русский консул помогает материально здешним беднякам без различия вероисповедания. Он внёс крупную сумму в городскую кассу для бедных. Он же энергично препятствует переходу православных в магометанство. По его требованию уволен от службы местный полицейский пристав, угнетавший христиан. Обязанные своим благосостоянием русскому консулу, мы приносим сердечное своё спасибо ему как великому благотворителю и славянскому патриоту» (6, 1901. 12 сентября.).
Занимая пост вице-консула в Скутари, Григорий Степанович исполнял одновременно обязанности министра-резидента в Цетинье (Черногория). Его деятельность в этой должности получила горячее одобрение и личную симпатию черногорского князя Николая.
Летом 1902 г. Щербина отправился в Россию. Август он провел дома — в Чернигове. Навестил семью, к которой всегда был сильно привязан. Со временем это чувство только возрастало, — сказывались ежегодная длительная разлука и расстояния в тысячи верст. Средний брат окончил юридический факультет Киевского университета и служил во Владикавказе. Григорий Степанович так и не увидел его. А с родителями, сестрой (она вышла замуж и жила не так далеко — в Глухове) и младшим братом, шестиклассником-гимназистом, повидался. Григорий Степанович, можно сказать, содержал семью. На его деньги братья учились в гимназии и университете; благодаря ему был выкуплен небольшой домик на Шоссейной улице, где жила семья. Дом наконец-то отремонтировали. Родители начали «сдавать». 56-тилетний отец уже едва ходил, от былой силы не осталось и следа. Мать заметно постарела. Григорий Степанович видел, как они за него переживали. Пока их сын находился в Турции, оттуда ежедневно приходили нехорошие известия. Младший сын постоянно зачитывал родителям по их просьбе сообщения из газет. Отец и мать, хорошо помнившие русско-турецкую войну 1877−1878 гг., боялись новой, и им казалось, что их Гриша погибнет одним из первых. Особенно родители заволновались, узнав из газет о нападении албанцев на «имущество русского консула г. Щербины» при перевозке из Скутари в Митровицу.
… А Григорий Степанович все чаще в полном одиночестве бывал в черниговском Троицком монастыре. О чем он размышлял тогда? И почему по дороге в Митровицу он составил в Константинопольском посольстве духовное завещание, в котором просил о погребении в этом монастыре?
Но какие бы мысли не посетили его тогда, можно быть уверенными в том, что он ни сколько не сомневался в верности избранного им пути и не колебался в решимости исполнить свой долг до конца. После его смерти один из русских дипломатов скажет, что Григорий Степанович был счастлив, что ему выпала возможность погибнуть за своих братьев.
Вскоре наступило время прощания. Вопреки всем просьбам и уговорам сына мать проводила его до Киева. Больной отец порывался поехать с ними — едва отговорили. Грозился идти пешком, если его не возьмут в коляску. Через неделю его окончательно разбил паралич…
На вокзале, упав на колени, мать умоляла не ехать сына в Митровицу. Сердце дипломата сжалось в комок, но Григорий Степанович взял себя в руки и произнёс:
— Я не могу не ехать. Я должен ехать туда. Только там моё место. (5, 1903. 4 апреля.)
Григорий Степанович прекрасно представлял все опасности своего нового назначения. Он уже знал о появившихся угрозах смерти в его адрес со стороны албанцев, если он появится в Митровице. Он знал и о том, что арнауты совершили нападение на его имущество, перевозимое из Скутари в Митровицу. Перед отъездом из Чернигова он передал мужу сестры своё завещание. Он просил его ходатайствовать перед русским послом в Константинополе И. А. Зиновьевым исполнить две его просьбы. Во-первых, перевезти и похоронить его тело в Чернигове на счет государства за неимением у него средств. Во-вторых, похлопотать об обеспечении средствами родных… Он знал, на что идёт, и не дрогнул…
В турецкой столице Щербина по дипломатическим документам знакомился с быстро меняющейся обстановкой в Старой Сербии, размышлял о том, какие шаги следует предпринять для умиротворения края, для ограждения мирных селян от бандитов. Хорошо изучивший за долгие годы нравы восточной жизни, он великолепно разбирался во всех ее тонкостях. Щербина не собирался требовать особых прав для христиан или ущемлять права мусульман. Человек высокой культуры, он уважал законные интересы и тех и других, хотя не мог не симпатизировать единоверцам. Он желал, чтобы православные не боялись за свою жизнь из-за того, что албанские разбойники проявляют свой «героизм» в отношении беззащитных. Когда Щербина убыл к месту службы, посол Зиновьев как бы в шутку сказал сербскому послу (знал бы он цену этой «шутке»!): «… Если Щербина погибнет, сербы должны причислить его к своим святым». Пробыв в Константинополе около трёх месяцев, в январе 1903 г. Щербина прибыл в Митровицу. На новом посту он пробыл всего 10 недель.
Положение дел на месте как нельзя лучше характеризуют строки одного из частных писем Щербины: «Что сказать о себе? Дожил до вечера. И слава Богу!..» (Там же.) Или: «Я водворяюсь в Митровице с большими трудностями: отношение ко мне албанского населения продолжает быть открыто враждебным и меня предупредили из Посольства о готовящемся против меня заговоре» (письмо от 12 февраля 1903 г.) Опытный дипломат, прекрасный знаток балканской жизни, он чётко оценил складывавшуюся обстановку. Православному населению Митровицы угрожала серьёзная опасность. Австро-венгерские агенты подстрекали мятежных албанцев напасть на город. (1, С. 318.) Щербина потребовал от Порты присылки подкреплений для защиты города.
Очередным формальным толчком к албанским бесчинствам послужил проект реформ для европейских провинций (вилайетов) Турции, предусматривавшем некоторые «послабления» христианам. 1 марта 1903 г. в г. Пече (Ипеке) (Амфитеатров со свойственной литератору выразительной образностью писал: «Арнауты — всюду разбойники и своевольцы, но Ипек — гнездо их буйств, очаг и центр анархии.» (2, С. 92.)) состоялось собрание албанских представителей от всех племён. Собрание решительно высказалось против реформ и приняло следующую резолюцию:
Мы протестуем самым решительным образом против принятия на службу в полицию, в судебные или административные учреждения хотя бы одного христианина.
Мы протестуем против учреждения новых русских или других иностранных консульств в Македонии и Старой Сербии.
Мы предупреждаем турецкие власти, начавшие говорить об изъятии у нас оружия, что лучше умрем, чем его отдадим.
Мы не нуждаемся в иных средствах мира и порядка, помимо нашей доброй воли. Мы гарантируем порядок и мир каждому мусульманину или христианину.
Если это наше уверение будет принято, то мы обещаем и на будущее время оставаться верными подданными Султана. (7, 1903.. 4. С. 825.)
Затем албанцы из Митровицы телеграфировали султану, что они не успокоятся до тех пор, пока султан не откажется от введения реформ и не уволит жандармов-христиан. Тем временем, албанцы перешли от слов к делу — последовали убийства христиан, состоящих на службе.
Город Призрен несколько дней находился под страхом албанского нападения. Однако албанцы напали на небольшой городишко Вучетырн, повергнув его разграблению. Турок-каймакам («глава администрации» города) выдал 12 жандармов-христиан, которых нападавшие увели в Приштину.
17 марта масса албанцев (по разным оценкам, от двух до пяти тысяч вооруженных человек (3, Д. 5654. Л. 1.; 5, 1903. 30 марта.; 1, С. 317.)) осадила Митровицу. Они требовали изгнания русского консула из Митровицы и сербского из Приштины. Комендант города Саид-бей вступил с ними в переговоры. Щербина предполагал, что осаждавшие стараются затянуть время, готовясь на самом деле к ночному штурму. Ему удалось уговорить (с разрешения генерал-инспектора европейских вилайетов Хильми-паши) коменданта прекратить переговоры и силой оружия заставить их отступить от города.
Потеряв убитыми и ранеными около трёхсот человек, они отступили, рассредоточившись в окрестностях. (3, Там же. Л. 1−2.)
Вечером 18 марта около половины шестого Щербина решил лично удостовериться в сложившейся вокруг города обстановке, а заодно совершить обычную прогулку… Русского консула в тот роковой вечер сопровождали казак Георгий Половин, кавас албанец Джемаил и писарь консульства, житель Митровицы Трифон Попадич. Кроме того, чуть позади шли полицейский и несколько турецких солдат из отряда, отбившего арнаутов от города. По дороге попадались вооруженные солдаты, шедшие, одни — с позиций в город, другие — наоборот. Они, как и полагалось, останавливались и «брали на караул» (отдавали честь) при встрече с иностранным консулом. Где-то в полуверсте от города навстречу попался солдат, несший ружьё наперевес. Шагах в десяти справа от Григория Степановича он, поравнявшись с ним, быстро поднял ружьё. Щербина решил, что солдат, как это делали его товарищи, собирается отдать честь. Консул поднёс руку к козырьку и тут понял, что солдат уже прицеливается. Раздался выстрел…
Пуля попала в правый бок и вышла навылет слева. Почувствовав жуткую боль в спине, обессиленный Щербина опустился медленно на землю. Он успел тихо вскрикнуть и сунуть руку в карман шинели, где лежал пистолет. Падая, Щербина промолвил: «Он меня убил». Солдат выстрелил снова и побежал в сторону осаждавших Митровицу албанцев. Сопровождавшие Щербину открыли огонь по убегавшему, ранили и схватили его.
Григорий Степанович уже не видел всего этого. Страшная рана причиняла немыслимую боль. Лежа на земле, он едва сдерживал стоны и скрежетал сжатыми зубами…
Найти повозку не удалось. Солдаты положили консула на кушаки и шинели и так понесли в консульство. Естественно, что подобная «транспортировка» доставила раненому страшные мучения. На протяжении всего пути по городу до консульства Григорий Степанович не издал ни звука. В помещении он начал метаться и кричать. После оказания первой помощи раненый несколько успокоился. Были вызваны лучшие врачи из Белграда и Константинополя. Состояние Щербины не улучшалось — ранение оказалось слишком тяжелым: была разорвана печень, пуля пробила почку, диафрагму, повредила поясничный позвонок. (Там же. Д. 2021. Л. 66 об-68 об., 74−74 об.)
Григорий Степанович понимал — дни его сочтены. Однако, не желая тревожить родных, он телеграфировал 22 марта сестре в Глухов: «… По милости Божией мне лучше». А 25 марта — брату во Владикавказ: «Слава Богу, лучше» (5, 1903. 14 апреля.). Сознание же всё чаще оставляло его…
Страдания продолжались более недели. Консул скончался в страшных муках в ночь с 26 на 27 марта (с 8 на 9 апреля по новому стилю). [По другим данным он умер 28 марта (10 апреля).] Ему не было и 35 лет…
Появившиеся тогда слухи (имевшие хождение и по прошествии времени) о том, что убийца мстил за погибшего родственника (1, С. 314−319.), или еще более нелепая сплетня, будто Щербина лично стрелял из орудия по осаждавшим, чем и спровоцировал трагедию (8, P. 409.), не соответствуют действительности. Убийца рассказал в тюрьме своему сокамернику как всё обстояло на самом деле. Дней за пять до осады города он стоял на посту. К нему подошли несколько соплеменников и сообщили, что через несколько дней нападут па Митровицу. Они сказали, что хотят прогнать полицейских-христиан и убить русского консула. Тогда он поинтересовался, чем их так разгневал консул.
— Ничего он нам не сделал, — был ответ. — Но до сих пор в Митровице не было консулов — не должно быть и в будущем!
Тут у него и появилась мысль убить Щербину:
— … Не беспокойтесь с консулом, если жив буду, я и один расправлюсь. (3, Д. 2021. Л. 80 об.)
То, что нападение на консула стало результатом искусственного разжигания албанского фанатизма подтверждают конкретные факты усиления австрийскими агентами антирусской агитации после того, как стало известно о решении открыть русское консульство в Митровице. Они открыто подстрекали албанцев и турок убить консула, как только он появится в городе. (6, 1902. 18 сентября.) Временно возглавивший митровицкое консульство В. Ф. Машков докладывал летом 1903 г. в Посольство в Константинополе об обстоятельствах трагедии: «Первая весть о предположенном открытии здесь русского Консульского учреждения особенного впечатления на мусульман не произвела. Движение зародилось значительно позже и мало-помалу, впоследствии приняло свои серьёзные размеры. По всеобщему убеждению, подтверждаемому, как имевшимися у меня ещё в Ускюбе, так и собранными здесь, на месте, сведениями, толчок возбуждению был дан извне.
Уже с давних пор посредником между австрийским консульством в Ускюбе и швабскими (т. е. австрийскими. — М. Я.) прозелитами в Старой Сербии служат католический патер в Фризовичах и кавас названного консульства Бекир. Эти господа чуть не с каждым поездом (т. е. 3 раза в неделю) прибывали в Митровицу, первый, якобы, для исполнения треб, хотя в городе всего семь католических семейств, а второй — под видом доставления австрийской почты, которую, однако, здесь никто не получает.
Как первый, так, особенно, второй, Бекир, неоднократно и публично, даже по кафейням, возбуждали мусульман не допускать нашего сюда представителя. […] Невозможно, конечно, допустить, чтобы все эти махинации низших австрийских агентов велись по их собственной инициативе. […]
И так искусственно созданное против нашего консульства возбуждение приняло особенно острые формы после разгрома нападавших на Митровицу арнаутов, — разгрома, виновником коего, дирижируемое таинственной, но умелой рукой, общественное мнение стало считать нашего агента». (3, Л. 198−198 об., 199 об.)
А вот, что писал из Солуни упомянутый выше Вожин: «Бедные сербские учителя народных школ, еле пробивающиеся с копейку на копейку, немедленно собрали между собой 200 франков на постройку памятника Щербине в Митровице или другом городе Старой Сербии. Их роскошные венки, цветы наполняют теперь солунскую церковь Пантелеймоновского монастыря…
Это общий славянский порыв, хоть чем-то помянуть, отблагодарить угасшего русского деятеля. Его разделяют и болгары. Не то в так называемом „европейском“ населении Солуни… Среди евреев, греков, мусульман, левантинцев-католиков — глубокое, тупое равнодушие. Злодейское нападение называют „инцидентом“, обвиняют Щербину в ненужной храбрости, желают полного забвения его имени…»
Скорбное известие о смерти Щербины болью отозвалось в Сербии. Известный сербский учёный Йован Цвиич в статье памяти героя писал: «Всякий раз, когда я беседовал со Щербиной, всякий раз, когда я о нём думал, у меня являлась мысль, что он должен сыграть выдающуюся роль. Это был человек с чрезвычайно широкими взглядами, редкой энергии и вполне преданный своей высокой миссии. Это был необыкновенный консул; он выделялся не только своим умом, но поражал всех своей сердечностью, верой, своей тёплой славянской религиозностью. Щербина прекрасно владел сербским языком, основательно изучил литературу, касающуюся Балканского полуострова, его историю и географию.» (9, 1903. 13 апреля.) Посмертно, в 1904 г., Г. С. Щербина был избран почетным членом Сербского литературного общества.
(По свидетельству современников, Григорий Степанович оставил архив с огромным количеством бумаг, касающихся совершенно разных — от политики до географии — вопросов. Где они? Четыре года поисков в московских архивах ни к чему не привели.)
Ранним утром гроб с телом Щербины вынесли из консульства. Его сопровождали Призренский митрополит, девять священников, сербские консулы из Ускюба и Приштины, множество турецких офицеров и чиновников. Девять офицеров несли ордена покойного. Было дано пять пушечных выстрелов. Гроб внесли в вагон, обитый черной материей.
Так, 4 апреля 1903 г. Г. С. Щербина отправился в свой последний путь… Долгий скорбный путь домой… Из Митровицы через Салоники, Константинополь и Одессу в Чернигов…
На родину прибыли 12 апреля (25 по н. с.). В скорбном молчании на вокзале застыло бескрайнее людское море. В это хмурое пасмурное утро здесь собрался, наверное, весь город. Семья консула была здесь же. Не было лишь отца. Парализованный, бессильный, он дожидался гроба на ступенях дома, где родился его сын…
Похороны состоялись в Троицком монастыре, в стенах которого так много времени проводил Щербина в дни последнего своего пребывания в России. Было шесть часов вечера. Моросил дождик — будто сама природа плакала над усопшим…
На могиле воздвигли крест привезенный из Митровицы…
* * *
Спустя годы черниговский губернатор Е. К. Андреевский вспоминал о том, что, оказывается с Щербиной был знаком о. Иоанн Кронштадский: «Отец Иоанн Кронштадский, познакомившись с ним во время бытности его на учебной службе в Азиатском департаменте МИД, пришел в крайний восторг от всевозможных его качеств; он, при первой же встрече со мной, не мог найти слов для выражения по его адресу самой высокой похвалы и, затем, каждый раз при свидании со мной, во-первых, непременно вспоминал о нем, а во-вторых, кроме того, что торопился рассыпаться в самых сердечных похвалах ему, высказывал по отношению к нему самые лучшие пожелания свои.
— Ну уж, говорил о. Иоанн, и земляк же у Вас черниговский Щербина, вот воистину достойный человек, пошли ему Господи во всем добра и счастья, редкость, а не человек.
Как-то о. Иоанн, или знал, или, можно сказать, видел насквозь то удовольствие, которое Григорий Степанович испытывал неизменно в деле оказания помощи малоимущей братии, и это покойный Кронштадский добрый пастырь особенно превозносил». (10, С. 288−289.)
* * *
В 1928 г. в Косовской Митровице от имени горожан и офицеров гарнизона был поставлен памятник Григорию Степановичу. На памятнике был портрет консула и указаны даты его жизни. (11, С. 186.) В годы Второй мировой войны памятник пострадал, а ныне уничтожен албанскими боевиками в ходе натовской агрессии против Сербии и изгнания сербов из Косова и Метохии после 1999 г.
Когда-то В. В. Розанов написал о гибели адмирала Нахимова: «Так мы потеряли и приобрели героя в этот день. Славна смерть славных. Мы напрасно оплакиваем их. Мы умираем именно так, как нужно». В судьбе Григория Степановича удивительно переплелись все беды прошедшиеся в XX веке по бескрайним просторам России и небольшой территории Сербии. Две мировые войны, уничтожение многовековой государственности. Но сербы еще воевали! Мы же сдались без боя, но главное, предали сербов, никогда не стрелявшим нам в спину. И, возможно, еще доживем до сдачи Белоруссии… Неужели мы это заслужили??? Неужели за это принял Щербина мученическую смерть???
1997−2004 гг.
Список литературы
Батаковић Д. Погибиjа руског консула Г. С. Шербине у Митровици 1903. године. // Историjски часопис. Кн. XXXIV. Београд, 1987.
Амфитеатров А. Страна раздора. Балканские впечатления. С.-Пб., 1907.
Архив Внешней Политики Российской Империи. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 2021.
Башмаков А. Болгария и Македония. С.-Пб., 1903.
«Новое время».
«С.-Петербургские ведомости».
«Русский вестник».
Malcolm N. Kosovo. A short history. N.Y. 1999.
«Правительственный вестник».
«Русская старина».1916. Т. 168.. 11.
Маньковская Г. Л. Дипломат Щербина. // «Вопросы истории». 1985.. 7.
Опубликовано (частично): «Югославянская история в новое и новейшее время». — Москва, 2002. — Журнал «Родина». — Москва, 2003. —. 8.
