Узбекистан: откуда взялись террористы?

Если совпадений больше, чем два, — это уже не совпадения. Эту истину знают криминалисты и спецслужбы во всем мире. Взрывы в Ташкенте и Бухаре прогремели по времени слишком близко от Мадрида и Москвы, чтобы наблюдатели не попытались связать их воедино и объявить частью весеннего наступления террористического интернационала. Отчасти это действительно так, но только отчасти, и есть основания выделить узбекские теракты, как говорят юристы, в отдельное производство.

Все подробности терактов в Ташкенте и в Бухарской области власти немедленно засекретили. Президент Ислам Каримов выступил по телевидению с обращением к нации, обвинив в преступлениях некие «темные силы» (как будто светлые силы совершают теракты) и их ставленников, подготовленных за рубежом. Этим дело кончилось. Местным и иностранным СМИ пришлось питаться тщательно отфильтрованной информацией из официальных источников, которая не блистает ни конкретикой, ни объективностью.

То, что произошло в Ташкенте и Бухаре, одновременно и похоже, и непохоже на теракты в других городах мира. Действовали террористы-самоубийцы, они метили именно в гражданское население, и это просто удача, что жертв оказалось меньше, чем в Мадриде и Москве. Но в то же время наблюдатели отмечают, что и подготовка терактов, и координация действий исполнителей были на порядок ниже, чем, скажем, в Ираке или Палестине. Не знаю, к каким выводам придет следствие, или, вернее, какие выводы оно опубликует, но, скорее всего, в Узбекистане международные террористы и местные экстремисты нашли друг друга, и оба этих фактора действовали одновременно и рука об руку.

Фундаментализм по-арабски звучит как «усулийа», от слова «усуль» — корни. В данном случае этот небольшой лингвистический экскурс уместен, потому как, если дерево исламского фундаментализма в Афганистане хоть и надрублено, корневая система его осталась раскинутой по всей Центральной Азии. Сейчас там можно выделить три крупные подпольные структуры фундаменталистского толка: Исламское движение Узбекистана «Хизб ут-Тахрир» и Исламское движение Восточного Туркестана. (Последнее действует в основном в Западном Китае, но крылом задевает и Узбекистан, и Казахстан и Киргизию.) Главной своей программной целью они провозглашают создание в Средней Азии шариатского государства, а затем объединение всех мусульман мира в единый халифат. Все эти организации так или иначе связаны с полумифической «Аль-Каидой» и вполне конкретными «Братьями-мусульманами». Члены их воевали в Афганистане на стороне талибов, а сейчас те, кто уцелел, в большинстве переместились поближе к родным местам.

Главная же опасность заключается в том, что подобные организации очень привлекательны для тех, кто не смог найти себя в тех тяжелых социально-экономических условиях, в которых сейчас находятся страны Средней Азии. Даже предписания высшего мусульманского духовного руководства республик, запрещающие молодежи иметь контакты с представителями «Хизб ут-Тахрир» и прочих организаций, не особо исполняются. И вовсе не потому, что официальное духовенство не пользуется авторитетом.

Дело в том, что любая подобная директива, пусть даже авторитетных духовных лиц, просто трудно выполнима хотя бы потому, что молодежь (а ею больше всего интересуются фундаменталисты) не имеет возможности найти себе применение в каких-то легальных общественных процессах. Из-за массовой безработицы молодые люди легко рекрутируются в ряды радикальных исламских или псевдоисламских организаций. А если присовокупить к этому нищету глухих кишлаков Узбекистана, нехватку воды и земли, произвол и коррупцию властей, то очевидно, что тенденция к радикализации постепенно будет усиливаться, поскольку пока какого-то серьезного улучшения условий жизни в странах Средней Азии не заметно. И не заметно, чтобы кто-то всерьез попытался заняться этой проблемой.

То есть в этой ситуации горючего материала накоплено уже много. Искрой может послужить что угодно — от какого-либо стихийного бедствия, вроде неурожая, до, например, убийства шейха Ахмеда Ясина, которое произошло, кстати, за несколько дней до узбекских событий. И одними полицейскими мерами тут не обойтись. Нужна продуманная работа в социальной, экономической и культурной сферах, последовательная и кропотливая. Но власти Узбекистана до сих пор уповали исключительно на силовые методы, выкорчевывая с корнем малейшие признаки того, что сами же и называли «исламской оппозицией».

Кстати, об «исламской оппозиции». Этот термин давно уже стал расхожим, и среднестатистический гражданин сразу видит свирепого бородатого дядьку в шапке-афганке, с гранатометом в одной руке и автоматом — в другой. Представление чисто голливудское, а потому довольно далекое от истины. Говорить об «исламской оппозиции» — все равно что говорить об оппозиции христианской или буддистской. В конце концов ислам исповедуют сотни миллионов людей, и подавляющее их большинство не хотят никого убивать и ничего взрывать, а как и все, хотят мирно жить, трудиться и вкушать плоды трудов своих. А если и протестуют против чего-то, так что ж, всем людям свойственно протестовать, если их в чем-то утесняют и обижают.

Другими словами, исламская оппозиция существует (и в Узбекистане, и в любой другой мусульманской стране), но экстремисты и радикалы составляют в ней малое меньшинство, а подавляющее большинство хочет просто элементарной справедливости и минимальных человеческих и гражданских прав.

Как говорил в беседе с автором этих строк известный российский востоковед и специалист по Средней Азии, старший научный сотрудник Института Востоковедения РАН Азиз Ниязи, в начале узбекской независимости стихийно возникшие в сельской местности так называемые «джамааты» (по-арабски — сообщества) хотели немного. Простого самоуправления на уровне раздела воды и земли и борьбы с преступностью и коррупцией в пределах сельсовета. И были разогнаны самым решительным образом.

И вовсе не потому, что ташкентское начальство — такой уж идейный борец с исламским экстремизмом, а потому, что оно не хотело вообще ни с кем делить никакую власть ни в центре, ни на местах. То есть для него, начальства, одинаково неприемлема ни демократическая оппозиция в лице европеизированных представителей местной интеллигенции, ни исламская — в лице сельских аксакалов и простых дехкан. Но если европеизированный интеллигент в ответ на давление и репрессии плюнет на все и переедет жить в Москву или Питер, где у него есть и связи, и работа, то дехканину податься некуда. Кто-то (большинство) смирится с произволом и нищетой, а кто-то — нет, и вот уже встал новый боец под зеленое знамя ислама и командования какого-нибудь муллы Омара или Джумы Намангани.

Конечно, с таким, особенно если он уже запачкал руки кровью, говорить уже не о чем. Но с теми, кто всего-то и хочет, чтобы ему дали спокойно жить и работать и чтобы полиция и чиновники не обирали его до нитки и не унижали, — с такими разговаривать можно и должно. Если, конечно, власти не хотят создать неисчерпаемый мобилизационный резерв для экстремистских группировок всех видов.

Слово «джихад» по-арабски означает вовсе не священную войну, как это принято сейчас считать. «Джихад» переводится как «старание», «приложение усилий». Президент Алжира Бен Белла, например, называл джихадом насаждение лесополос, призванных защитить сельскохозяйственные районы от наступления Сахары. Если узбекское правительство хочет раз и навсегда закрыть дорогу исламскому экстремизму, ему предстоит истинный джихад по ликвидации бедности, подъему сельского хозяйства и образования, обузданию коррупции и т. д. А Аллах каждому воздаст по делам его, ибо он милосердный милостивый.