Великий опыт

Быть может, основным моим чувством в отношении Иоанна Грозного была обычно жалость. Его первую и, возможно, единственную возлюбленную — царицу Анастасию — убили бояре. Те самые, что своей грубостью ранили царя все его детство. Причин ненавидеть этих людей у нервного, начитанного юноши, силой отбившего трон, было сколько угодно. Словно тень, он годами ходил по палатам Кремля, молча наблюдая за тем, что считал Россией. И некому было научить его любить ее.

В зрелые годы царем Иоанном долго владела мечта поселиться где-нибудь в Англии, стать помещиком и не опасаться более за свою жизнь. Дважды он брался за исполнение этого плана. В первый раз английский купец, ставший его связным, был испепелен молнией вместе со всеми бумагами. Заодно погиб безымянный русский отрок. Царь пришел в ужас, явственно увидев в случившемся перст Божий. Но охота оказалась пуще неволи. Он взялся за старое, но так и не преуспел в своем начинании. Возможно, именно из этой неудачи родилась опричнина — попытка создать внутри большой страны малую и эмигрировать туда — пусть и столь необычным образом.

По складу ума, впечатлению, оставленному матерью, литовской княгиней Еленой Глинской, Грозный был европейцем. Сама жестокость его была не русской, впрочем, царь Иоанн так и не превзошел европейских монархов по количеству жертв. Будучи представителем народа, где слово «доброта» — одно из ключевых, он молился об убиенных. Однако этот человек сумел превзойти многих венценосцев по качеству убийств.

В Варфоломеевскую ночь в Париже избивались враги явные, закоренелые, в этой жестокости можно было найти хоть какое-то рациональное зерно. Царь Иоанн убивал, как правило, без особых причин, если не считать таковыми его страхи и подозрения. Если бы бояре и правда были столь ужасны, как ему казалось, то почему это не мешало нескольким поколениям великих князей — предков царя Иоанна? Отчего их правления были счастливы? Зачем разорил Грозный-царь Новгород? Его поклонники который век утверждают, что в этом была великая нужда. Так же они стали бы говорить, сумей царь вырезать Псков, как задумал. Но оттуда его прогнал блаженный, и царство от этого нисколько не пошатнулось.

Где произошел слом? Возможно, гибель царицы Анастасии, которая сама по себе была ужасным ударом, пробудила в Грозном подозрения относительно кончины матери. В отличие от царя Иоанна, европейца доморощенного, княгиня Елена была западницей по воспитанию. Ее короткое правление было отмечено многими злодеяниями, жизнь подданных эта гордая женщина нисколько не ценила, что стало некоторой новостью для России. Скорее всего, ее действительно отравили. И Москва вздохнула с облегчением, решив: «Бог наказал». А вот Анастасию раздавили как бы ненароком, из-за мелкой интриги. Не только Грозного это поразило. Романовы — родня царицы — после этого заняли особое место в народном сердце. Смерть этой совсем еще юной женщины привела их спустя некоторое время на престол.

Однако был еще один надрыв в государе — менее заметный, но по своей сути очень важный. Говорят, что царь Иоанн создал монархическую идеологию, обосновал самодержавие. Именно за это Грозного предлагается почитать в качестве благоверного.

Но по какому-то ужасному и непонятному, на первый взгляд, стечению обстоятельств п е р в ы й царь оказался замешан в небывалом доселе преступлении. В п е р в ы е был убит глава Русской Церкви. Можно сколько угодно доказывать, что Иоанн Васильевич был ни при чем. Хотя безнаказанность убийцы — Малюты Скуратова — и другие обстоятельства преступления едва ли могут послужить этой версии. Но даже если формально Грозный неподсуден, остается вопрос принципиальный: почему именно при нем это произошло, в чем была причина столкновения царя и Церкви (без которого гибель митрополита Филиппа была бы немыслима)?

Здесь я снова обращусь к писаниям Грозного, в которых он подводит базу под идею абсолютной монархии. Даже в пору самого благожелательного отношения к царю Иоанну это предприятие казалось мне лишенным твердой основы. Одно и то же чувство просвечивает сквозь все аргументы. То самое, что гнало его в Англию и заставляло казнить без счету грубых, но, как правило, верных бояр. Страх! За себя. Все послания к Курбскому сливаются в один крик: «Не смейте меня убивать! Нельзя убивать царя!»

И это сущая правда. Нельзя!

Патриархи, священство — это наследники апостолов, но в ком мы находим тонкое, точное соответствие другой стороне образа Христа? Который не случайно был назван не только первосвященником по чину Мельхиседекову, но и Царем царей. Кто унаследовал Его царственность?

Образы многих византийских, русских, сербских кесарей дают ответ на этот вопрос. Попытки папства узурпировать помазанничество закончились Возрождением, Реформацией и т. д. Оба меча — светский и духовный — ни один из понтификов удержать так и не смог. И бессмысленно вослед за главным идейным противником Иоанна Грозного — Патриархом Никоном — повторять, что Церковь выше царства. Последствия этой гипотезы оказались более чем трагичны: Церковь и царство раскололись вдоль и поперек.

Потом возникла идея, что царство Церкви вообще не нужно. В какой-то момент так думало большинство нашего священноначалия. Вспомним, как св. митрополит Владимир (сначала Петербургский, а потом Киевский), первенствующий иерарх, лицо Русской Церкви, отступился от Царя Николая. Он отказался поддержать его во дни февральского мятежа, а затем хладнокровно признал Временное правительство. И ведь владыка был совсем не одинок в своем равнодушии. Большая часть наших лучших архиереев относилась к самодержавию в момент его падения и к Царю, в частности, столь же инертно. На то были причины. Мечталось о Патриархе, Поместном Соборе, свободе Церкви от цепей, наложенных Петром Великим, о многом другом.

Но что произошло дальше, какой урок преподал Господь святому Владимиру, любя своего верного пастыря? Обстоятельства гибели владыки таковы, что на глазах многочисленных монахов он был уведен на смерть. Ни один человек за него не вступился, так же, как сам владыка перед тем не вступился за Царя.

Первым следствием разделения Церкви и царства стал у нас отток из храмов мужчин. Явление это необычно и ненормально, достаточно посмотреть, как обстоят дела у мусульман и иудеев. То есть вовсе не факт, что женщины по природе своей, по натуре религиознее мужчин. Быть может, дело в том, что русский мужик впервые вступил в храм в качестве дружинника равноапостольного князя Владимира. Быть может, во Христе образ царский для него ничуть не менее дорог Его священства?

Но, говоря о царстве и Церкви, должно спросить себя, что скрепляет их столь прочно, а что разделяет?

И царь Иоанн, и Патриарх Никон, мечтая о симфонии властей, преследовали не просто разные, но противоположные цели. И лишь в одном они были едины. В их мечте о тандеме царя и первосвященника любой третий был лишним. В итоге оказывался лишним и второй, и здесь мы очень близко подходим к тайне антихриста — светского и религиозного лидера одновременно. Одного в нем не будет точно — человечности, и это русское слово нельзя перевести как «гуманизм», потому что речь идет о чем-то большем, чем идея.

Вспомним один эпизод из Евангелия. Встретились в саду Учитель и ученик, Спаситель и Иуда. Господь не спросил предателя, зачем он так поступает с Богом, а сказал совсем другое: «Целованием ли ты предаешь сына Человеческого?», то есть того, с кем делил кров и пищу, человека вообще, в том числе в себе самом.

Итак, царей убивать нельзя. Здесь Грозный был прав. Но спросим себя — а людей вообще убивать можно? Чем больше царь Иоанн настаивал на том, что нельзя трогать помазанника, тем крепче утверждался в мысли, что человека вообще истреблять царю не только можно, но и необходимо. Здесь, в этой точке, и произошел разрыв, запечатленный кровью святого Филиппа.

Отсутствие евангельского духа — вот главный порок всей идеологии Иоанна Васильевича. Результат формально оказался великолепен: словно по мановению некоего жезла, выросла громадная империя. В этом немалую роль сыграли, конечно, талант русского мужика, сила его духа, но в этой державе утонули его мечты о священном царстве. И никогда он — мужик — не находил себе в империи душевного покоя, словно не дом строил, а склеп.

Воздвиглось государство, чтобы своим могуществом раздавить нашего Государя — того, кто первым на троне решился так явно и бесстрашно совместить в себе царственное и человеческое. Можно спорить, был ли Царь-мученик Николай II великим правителем, но трудно не заметить, что больше его никто из наших монархов не имел простого, доступного всякому таланта — любить: детей, солдат, святых, грешных. Шаг за шагом он уподоблялся Христу, чтобы однажды искупить кровью свой народ.

Десять веков русские пытались понять, какой государь им надобен. Это был великий опыт. Теперь каждый волен искать себе царя по сердцу или бессердечию.

Только в поисках этих стоит помнить, что история — это тайна, ключом к которой не может послужить наш холодный рассудок. Однажды, когда жалости к царю Иоанну во мне совсем не осталось, я открыл Житие священномученика Филиппа. Ждал, что найду там проклятия в адрес Иоанна Грозного, а нашел скорбные строки о нем; искал обоснование своей злости, а обнаружил уважение к помазаннику и сострадание к человеку.

Подумалось: царство наше не приняло ли на себя удар мира сего, спасая Церковь?! Как этого не хватило Западу! Перед глазами пример папства. Оно ополчило против себя половину Европы инквизицией и прочими мерами по удержанию всех родов власти. Там гуманизм стал ответом на жестокость римо-католиков, и потому вместе с ними был отторгнут Христос. У нас человечность всегда теплилась в Церкви и вокруг нее — отсюда наше старчество и обращенность лучших людей ко Спасителю. И когда пал первый наш государь Иоанн Васильевич, пал во грехе, именно в Церкви его имя нашло убежище. Он не щадил, а его приняли, и Бог знает, не был ли он утешен в лучшем мире по молитвам убиенного им Первосвятителя.

А когда пал последний наш Государь, во славе, его место занял Патриарх. Вот симфония истинная, а не надуманная, она не творится по проектам, а рождается по своим правилам. Наверное, у нас что-то получилось. И в конце концов раскаяние Ивана Грозного важнее его преступлений и писаний о том, что такое монархия. Злое оставим злым, а помнить будем о том, как сокрушался царь по святому Филиппу, рыдал о сыне, склонял выю перед блаженными. Вот образ, без которого наша история была бы уже и не нашей — гораздо страшнее, бессмысленнее. Наверное, это чувствуют те, кто желает канонизации царя Иоанна. Просто они не могут понять, что любить можно не только святых и что не одни цари достойны жизни.

…Одним из немногих, кто добивался совершения панихиды по убиенному Царю Николаю в большевистской Москве, стал св. Патриарх Тихон. Он был возмущен, как скоро от свергнутого правителя отвернулись те, кто некогда лобзал его портреты. Это при том, что святой Тихон не был монархистом в формальном значении этого слова, а всего лишь имел живую русскую душу. Спустя несколько лет на глазах Патриарха бандиты застрелили его старого келейника. Только два слова Святейший в те минуты не забыл изо всей речи, закричал страшно: «Человека убили!» Этот крик объясняет причину, по которой он, всерьез рискуя, настоял на панихиде по Николаю Второму: «Человека убили». Это глубже монархизма, это суть, средоточие, из которого все рождается.

Так святой Тихон шел к Царю. Так, наверное, и приходят. Я не верю, что однажды наша Россия, начитавшись трудов о монархии, потребует себя государя. Но надеюсь, что мы обретем его, подобно тому, как в женщине, когда она созреет и познает любовь, вдруг начинает шевелиться плод.
N 458 «Вера"-"Эском» Христианская газета Севера России