Телевизионные сериалы: made in Russian
Сериалы — излюбленная тема для исследователей, пишущих о проблематике массовой культуры[i]. Этот жанр сложился благодаря таким каналам коммуникации как радио и телевидение. Сериал по своей природе отличается от массового кино, романа, развлекательной передачи; он подчиняет своим правилам другие виды передач, например, новости и военные репортажи, которые в эпоху тотального присутствия СМИ по-иному прочитываются в контексте «мыльных опер». Среди устойчивых признаков такого произведения — разбивка повествования на серии, выходящие в одно и то же время (что заставляет синхронизировать жизнь зрителя с героями фильма); ограниченный круг участников, становящихся на время «близкими знакомыми» и «родственниками» аудитории; несколько переплетающихся сюжетных линий; акцент на вербальный текст, на «разговоры» о «простых человеческих чувствах» и «отношениях» между героями; рассчет на закадровое бытование фильма — на его обсуждение, домысливание продолжения и т. п. Таким образом, сериалы позволяют ставить вопросы о причинах их популярности у аудитории, о природе зрелища и удовольствия в сериале, об особенностях «историй» в том или ином фильме, о специфике языка, выбранного для коммуникации со зрителем. Часть этих вопросов универсальна, может быть задана сериалу как таковому, другая часть адресована определенной культуре и конкретным текстам.
В России сериалы — сравнительно новое явление. Советскому зрителю были хорошо знакомы многосерийные телефильмы (начиная с «сериала» 1960-х годов «Вызываем огонь на себя»). Но само представление о сериале как особом жанре сложилось вместе с проникновением западной телепродукции на российские экраны во времена «перестройки». О популярности первого зрелища такого рода («Рабыня Изаура») говорит уже то, что любой взрослый россиянин, спустя много лет, легко узнает имя героини и вспоминает часы бдения у экрана (о том же свидительствует и прочное укоренение в повседневном лексиконе слова «фазенда», которое употребляется с иронией по отношению к шести соткам дачи). Другой сериал-долгожитель, «Санта-Барбара», заставил всех, кто хотя бы иногда включал телевизор или общался с поклонниками фильма, выучить поименно население виртуализированного американского города. Мелодраматические, детективные, полицейские, и даже мультипликационные сериалы северо- и латиноамериканского производства несли с собой огромный запас нового, чужого культурного опыта. Попытка снять российский аналог не предпринималась достаточно долго, однако впоследствии именно «свои» сериалы оказались наиболее востребованными. Судя по рейтингам телепрограмм середины 1990-х, зрителям стало интересно видеть на экране не только экзотический опыт, но и «себя», узнаваемые реалии российской жизни.
Можно ли говорить о том, что за последние десять лет отечественные сериалы изменились? Если да, то в чем состоит эта трансформация?
Краткая история с элементами географии
Первый очевидный ответ на этот вопрос связан с тем, что за это время изменился сам социокультурный контекст бытования сериалов. Производство продуктов массовой культуры — издание романов-боевиков, «раскрутка» популярных исполнителей, съемка массового кино — было оценено в качестве высоко рентабельной сферы деятельности, в которую стоило вкладывать средства и к которой следовало подходить по-возможности профессионально.
Отечественные сериалы начинались с перемонтажа многосерийных фильмов, таких как «Тени исчезают в полдень», «Вечный зов», под стандартный формат серии. Первые недорогие и незатейливые отечественные «мыльные оперы» («Мелочи жизни», «Истории из жизни Горячева») обнаружили зрительский интерес к российским героям на экране и, в то же время, вызвали критику за «нехудожественность» исполнения. Перед продюсерами и создателями фильмов и в середине 1990-х, и сегодня встает вопрос о том, как уловить невысказанные пожелания аудитории о сюжете и образах картины.
В 1995—1997 годах было предпринято несколько экранизаций произведений популярной литературы XIX века, романов А. Дюма «Графиня де Монсоро» и «Королева Марго», Вс. Крестовского «Петербургские тайны» и «Развязка Петербургских тайн». Такое направление оказалось достаточно успешным. Не последнюю роль в этом сыграло то, что в российском кинематографе существовала наработанная основа для экранизаций (можно вспомнить «Трех мушкетеров» или «Гардемаринов..»); создатели сериалов знали, как в принципе мог выглядеть костюмный исторический фильм, а зрители, что немаловажно, имели культурные навыки просмотра подобного кино.
Обратим на это особое внимание. Сериал, как феномен массовой культуры, подчиняется принципам построения формульных жанров[ii]. Он опирается на устойчивые сюжетные ходы, визуальные и вербальные клише. Его текст составлен из вариаций стандартных ситуаций-образцов. Сериал ориентирован на привычное, легко опознаваемое, и хотя интрига, неожиданное развитие действия и драматизм удерживают аудиторию у экрана, но такой фильм должен потребляться с комфортом. Зритель вправе рассчитывать на свое предварительное знание, проявляемое на уровне каждой отдельной ситуации. Для того чтобы этот механизм работал, нужны готовые «пустые формы» и правила перевода потока жизни в формулы массового кино.
Тексты российских боевиков, детективов, любовных романов, не говоря уже о телевизионных массовых фильмах, свидетельствуют о сложности такого перевода. С одной стороны, авторы располагают отработанными «заготовками» из западной поп-культуры, с другой, — образцами советских и перестроечных произведений. При этом они имеют дело с новыми социокультурными реалиями, которое надо облечь в формулы таким образом, чтобы их узнал и принял зритель.
Просмотр серий из «Мелочей жизни» вызывал невольное смущение, когда герои из «нашей действительности» должны были действовать так же, как персонажи условной, референтной к самой себе реальности латиноамериканского сериала. Герои отечественного фильма пытались апеллировать не к опосредующей формуле, а к жизни «как она есть», и этот буквализм презентировал сериал в качестве не конвенционального жанра, а миметического. Думается, что эта черта в большей или меньшей мере присутствует во многих российских «мыльных операх» и сегодня, затрудняя их восприятие.
Во второй половине 1990-х в области производства сериалов сложилась новая ситуация, когда на экраны вышел фильм «Улицы разбитых фонарей», оказавшийся чрезвычайно популярным. Он демонстрировал как элементы преемственности с советским кинематографом, представленным «знатоками», так и близость современным культурным реалиям. За ним хлынула волна фильмов такого рода. В России сложился свой «сериальный бизнес», возникли специализированные компании, подобно «Новому русскому сериалу», выпустившему «Ментов», «Охоту на Золушку», «Черного Ворона» и т. п. Российские сериалы стали рассматриваться как серьезный аргумент в конкурентной борьбе телеканалов (о чем свидетельствуют специальные рубрики, такие как «русский сериал на..», время их трансляции и сражения за перекупку «пакетов» удачных сериалов). «Сериальное производство — золотая лихорадка. Еще два-три года любой может наткнуться на жилу. В прошлом году сняли 800 часов отечественных сериалов, в этом обещают 1200, но ежегодная емкость телерынка оценивается не меньше, чем в 2100 часов"[iii]. В настоящее время отснято свыше 130 серий «Ментов». Сразу несколько режиссеров заявило о своем желании делать российскую версию американского «Секса в большом городе» (см. статью Евгения Берштейна на с. 00. — Ред.), с успехом прошедшего по телевидению. Недавно был снят первый сериал («Бедная Настя») совместно с мощнейшей голливудской компанией Columbia Pictures. Отметим также технологию, освоенную производителями масс-культурной продукции, которая свидетельствует об увеличении спроса на произведения российской поп-культуры, вхождении потребителя «во вкус». Как уже отмечалось, экранизации читаемых романов постоянно привлекали внимание создателей сериалов (достаточно вспомнить фильмы по книгам А. Марининой, Б. Акунина, Д. Донцовой). Успех сериалов вызвал обратное движение: немедленную публикацию «романов-рефератов» по мотивам только что прошедших фильмов, при которой сюжет дробится на части, и каждая из них заключена в толстый том, продаваемый отдельно.
Таким образом, на сегодняшний день снято множество разных фильмов, которые трудно приводить к общему знаменателю. Сериалы провоцируют разговор о качестве — их легко ругать за низкий художественный уровень. Но понятие «качества» хотя и важно, но не вполне адекватно для описания этого жанра. Среди «мыльных опер», как и среди других произведений массовой культуры, есть свои шедевры и множество «проходных» работ. Заметим, что сами создатели сериалов говорят скорее об «успешных», а не о «хороших» фильмах. К продукции медиакультуры приложимы критерии экономической состоятельности; в конечном счете, показатель успешности сериала — стоимость рекламы, которую заказчики желают разместить в паузах между эпизодами. В этом смысле «мыльные оперы» вполне справляются с поставленной задачей. Более точным, на наш взгляд, представляется иной вопрос: какие «послания» передают отечественные сериалы? Какого рода реальность они конструируют? Меняется ли образ этой реальности со временем?
«Позови меня тихо по имени..»
«В героях фильма зрители наверняка узнают самих себя или своих близких и, возможно, с их помощью найдут выход из собственных жизненных ситуаций"[iv].
В теории сериалы должны существовать как адресные обращения — к подросткам, домохозяйкам, молодым профессионалам, любителям фантастики, эмигрантам, и т. п. Такое «окликание» — залог успешного контакта с аудиторией. Зритель должен легко соотносить себя с героями, или хотя бы иметь возможность частичной идентификации. Это требует определенного «портретного сходства» с изображаемым большим или малым социумом. Таким образом, удачный сериал предполагает саморепрезентацию сообщества, культуры, и более-менее адекватное изображение отдельных культурных групп. Чем более стабилен социум, тем проще для него выделить набор стереотипных черт, закрепленных в культуре. То же относится к отдельным группам: задача создателей формульного текста состоит в том, чтобы сконструировать «типичного» чиновника, бизнес-леди, мафиози, подростка, или даже — типичного владельца болонки и коллекционера бабочек. «Известность» общества самому себе позволяет моделировать группы людей, производить четко артикулированные социально-приемлемые высказывания о той или иной группе, представлять зрителям их улучшенные образы, и, возможно, так же легко «распускать» эти сообщества, поскольку в следующий момент будет собрана какая-то иная конструкция. Серия, где к телезрителю обращались как к члену сообщества одиноких романтически-настроенных выпускников университета, сменяется другим фильмом, где его «окликают» в качестве законопослушного гражданина, сочувствующего органам правопорядка.
При этом сериал ориентирован на производство социальных образцов и норм поведения. Он может рассматриваться как обучающее устройство, транслирующее правила жизни, культурные установки. Неслучайно, чем экзотичнее декорации (космическая станция со змееголовыми обитателями, или школы с ведьмами и вампирами), тем больше вероятность, что аудитории представят набор стандартных социальных ситуаций и правил их разрешения, например, в духе либеральных мультикультурных ценностей. Отсюда — обязательное присутствие полицейских сериалов с торжеством законности.
Все перечисленные черты относятся к теории построения сериала, то есть, претендуют на универсальность, однако в перечне примеров легче приводить реалии западной культуры (сначала американской, затем европейской). Российские реалии встают в этот ряд неохотно, с оговорками. Отечественные сериалы хотя и стараются следовать общим правилам, но, в то же время, часто их нарушают.
Думается, что здесь можно говорить о принципиальной неясности российского социума и культуры «самим себе» — то есть, создателям фильмов и их потребителям. Среди производителей картин идет процесс интуитивного угадывания: каким зрители готовы и хотят видеть изображаемый мир? Сегодня сериалы обращаются к разным группам населения, подразделяя аудиторию по полу и возрасту (мелодрамы — «Две судьбы», «Остановка по требованию» — для женщин среднего и старшего возраста, боевики — «Агент национальной безопасности», «Спецназ» — для мужчин и молодых женщин). Теоретически, представители среднего класса, служащие офиса могут смотреть «День рождения буржуя», а мелкие предприниматели — «Дальнобойщиков».. Но все эти деления очень условны, и неизученным остается то, как потребитель совершает выбор сериала для просмотра. Кажется, что ориентиры для определения внутренних границ, разделяющих или объединяющих аудиторию, весьма размыты. Остается открытым вопрос, существуют ли «на самом деле» те, чей «потрет» изображается в фильмах (то есть, есть ли те, кто соотносит себя с предложенными группами настолько, чтобы идентифицировать себя с героями). Наконец, на каком языке должны говорить люди на экране?
Конструирование мира
В постсоветской культуре статус аксиомы получила мысль о том, что российское общество — это криминальный мир, в котором достаточно трудно оставаться в безопасности, и также трудно не нарушать закон. Этот тезис как «самоочевидный» лежит в основе конструкции жизнеподобия во множестве фильмов. При этом сериалы, как и другие послания СМИ, нормализируют то, что они изображают, придают сделанной реальности статус естественного порядка вещей, учат адаптироваться к этой норме.
По замечанию героя-милиционера из «Убойной силы»: «В этой стране только две силы- мы и они». То есть, милиция и криминал. Во всяком случае, многие сериалы рисуют именно такую картину. Мир милиции описывается двояко: если это фильм о преступниках, то граница между «двумя силами» проницаема и подвижна. Милиция «продажна», в ней действуют «оборотни», по сравнению с которыми «честные бандиты» выглядит предпочтительнее (как это происходит, к примеру, в «Бригаде»). Хотя недоверие к власти — топос и для многих западных фильмов, все же в них, как правило, утверждается триумф закона над криминалом и над «паршивыми овцами» из властных структур.
Если сериал повествует о «ментах», то ситуация более любопытная. Как сделать образ милиции привлекательным по контрасту с повседневным опытом аудитории? В фильмах часто воспроизводится одна и та же интонация, характерный ход: в них обыгрывается «народность» блюстителей порядка, их отеческая строгость и снисходительность, своеобразная «домашнесть» милиции. В сериалах «менты» разговаривают на особом «народном» языке: «Георгич! Мы тут с бомжом побеседовали. Он сказал, что тут крутится подозрительный мужик». («Улицы разбитых фонарей», далее — «УРФ»). «Здорово, Захарыч! Шпионы на судне есть?». («Убойная сила», далее — «УС»). Справедливые начальники мягко одергивают подчиненных, по ходу, балагуря: «Не все йогурты. тьфу! — советы одинаково полезны! Для любого опера свидание может закончиться заданием, и наоборот» («УРФ»). Для узнавания героя и поддержания теплой атмосферы в речь делаются вставки из массового языка рекламы. Милиционеры используют подчеркнуто-невысокий штиль, обращаясь, к примеру, к подозреваемому: «Эй, мужик! Стой, стрелять буду!» («УРФ»), или к другому сотруднику: «Баба-то твоя от тебя уйдет!» («УС»). Таким образом, вокруг «ментов» — нуждающиеся в защите, или нарушающие закон, «мужики» и «бабы»; их начальники — «Георгичи» и «Петровичи»; а сами они — «простые ребята», которые «пашут» на работе, «динамят» своих жен (задерживаясь на заданиях), и задают цыганке сакраментальный вопрос госслужащих: «А зарплату повысят?» (получая ответ: «Это непредсказуемо!») — что призвано делать их «такими как все», но только лучше.
Апелляции к закону в таких сериалах выглядит не вполне убедительно, особенно в сравнении с западными аналогами. Складывается ощущение, что наказание, несмотря на ссылки на «Уголовный кодекс», подчиняется скорее логике восстановления справедливости. Иными словами, «народность» сериалов подчеркивается еще и тем, что в подавляющем большинстве ситуаций главный критерий — «здравый смысл» и клише обыденных представлений о «правде». Этот же принцип позволяет легко романтизировать бандитов.
Сама идея, что преступность — неотъемлемая составляющая современной жизни, присутствует в сериалах разной направленности. Один из главных героев «Убойной силы» констатирует: «У нас дел по горло. Убийства — через день!». Мальчик-герой сериала «Next» спокойно относится к идее, что его «работодатель» — вор в законе: по его мнению современная экономика развалится за считанные минуты, если из нее изъять криминальную составляющую. Другое дело, как сделать теневую экономику по-своему справедливой и рентабельной. В «бандитских» сериалах выстраивается своя система координат, свое «добро» и «зло». Особенно четко это видно на примере «Бригады», где ценности мужской дружбы и преданности («один за всех и все за одного» мушкетеров) спроецированы на группу рэкетиров и преступников.
В российской массовой литературе и кино с трудом конструируется образ положительного успешного мужчины. Сюжетообразующие ситуации, как правило, пограничные: это война, или отношения с криминальным миром[v]. Они расцениваются как более правдоподобные по сравнению с историями взлета и падений, карьеры или неожиданного богатства. Где может реализоваться успешность героя? Редким исключением представляются слова из песни: «Ты успешный супер-мега-олигарх». В изучаемых фильмах сфера бизнеса не описывается как самостоятельная область. Бизнес, с одной стороны, связан с криминальным миром; с другой, подчиняясь компенсаторной логике, в нем «богатые — тоже плачут», и состоятельность, как правило, не приносит счастья.
Картина «реальности» усложняется и разнообразится за счет осторожного введения других персонажей, призванных быть «типическими»: «наивной провинциалки», «нечестного на руку продюсера шоу-бизнеса», «потомственной ведьмы», «международных террористов», и т. п.
По своему устройству сериалы сосредоточены на показе обыденной жизни. Повседневность — сложная конструкция. Она складывается из долгих разговоров на работе, в офисе, и на кухне, из перемещений по городу на машине, общения с женами, мужьями, свекровями, детьми, начальством, друзьями. Не останавливаясь специально на обсуждении подобных сцен, отметим, что сериалы, наряду с рекламой, обладают преимуществом в создании вербальных и визуальных образцов повседневной жизни и коммуникации в культуре. В этой связи интересно постепенное освоение элементов богатой и «красивой» жизни в сериалах «для среднего класса». Представления о роскоши долгое время выглядели достаточно странно, о чем свидетельствует сцена из фильма «Салон красоты». В салоне разговаривают жены новых русских о том, как они пресыщены своей обеспеченностью. У ног одной из них — пакет из магазина «Тати» (фирмы, специализирующейся на недорогих массовых распродажах). Повседневность в российских сериалах имеет свои сгущения и разрывы; ее отдельные зоны прописаны в деталях, а другие пребывают в тумане.
Обыденная жизнь в тривиальных жанрах вообще и в сериалах в частности часто подчинена идее Судьбы. Эта узнаваемая идея, призванная находить поддержку у зрителей, противостоит образу самореализации человека через личные усилия и труд. В этом смысле российские сериалы не специфичны. Так, из фильма «Две судьбы» следует, что «хороших» героев рано или поздно найдет заслуженная (выстраданная) награда, а «плохие», даже во втором колене, понесут наказание за грехи своих родителей.
Жить стало лучше, жить стало веселее
«Совершенно ясно, что созрел некий социальный заказ на положительные эмоции и положительного героя. Так что, может быть, главное и истинное предназначение отечественного сериала — наконец научить русского человека быть счастливым?"[vi]
В последние годы телефильмы все больше отвечают негласному заказу на образ стабильной страны. Как уже отмечалось, общая установка ориентирует зрителей на развлечение, отсутствие социальных проблем. Сегодня все производители сериалов декларируют намерение снимать «оптимистичное» кино.
Это направление может сочетаться с возрастающим присутствием официальной государственнической идеологии. На примере сериала «Спецназ» можно проследить, как готовые формы из западных боевиков соединяются с современными российскими идеологическими установками. Собственные риторические клише прочно закрепляются как непроблематичные благодаря визуальной отработанности формул. В этом смысле сериалы обладают большим потенциалом для идеологической пропаганды.
«Так как мы рискуем собственными деньгами, то мы очень тщательно выбираем тематику и заранее просчитываем, что будет пользоваться спросом, а что — нет"[vii].
Событием недавнего времени стал массовый успех двух новых сериалов, «Бригады» и «Идиота», как у аудитории, так и у критики. С чем связаны такие результаты? При всей несхожести двух картин они обладают некоторыми общими чертами. Среди них — использование возможностей театрализациии в сериале. В отличие от кинематографа здесь несколько по-иному расставлены акценты: длительность отдельной сцены, небольшое число занятых в ней участников, важность актерской игры в эпизоде, меньшие шансы «спасти положение» за счет визуальных эффектов. Все это заставляет обращать внимание на детали, правильную интонацию и на выбор исполнителей главных ролей (неслучайно в обоих фильмах ведущие роли были отданы актерам, играющим в театре). Показательно, что зрители приняли «Идиота» именно как сериал, и споры о преимуществе старой и новой экранизации скоро утихли, так как стала очевидна разница конвенций, которым подчиняется сериал и фильм.
Кроме этого, успешность картин связана с пониманием зрительских желаний. Какими они (мы) захотели видеть своих героев? Чувствительными, открытыми высоким переживаниям, романтичными, трагическими, противостоящими миру. В «Бригаде», в числе прочего, аудитории была представлена ироничная «историческая этнография» России конца 1980—1990-х годов, элементы коллективного воспоминания об известных, но быстро забываемых реалиях переходного времени. При этом «этнография» была умело вписана в визуальные конструкции, знакомые по фильмам Тарантино и Родригеса. Интересно, что самыми «органичными» в сериале стали те кадры, в которых обыгрывалось «насилие», «братство», «поединок», «предательство», «смерть», построенные с широким использованием популярных западных аналогов. Наименее удачные эпизоды, на наш взгляд, связаны с неразработанными в российских сериалах формулами «разговора о чувствах» и «выяснения отношений» в семье, которые, по логике, должны отсылать к обыденным бытовым ситуациям.
Постановка «Идиота» обнаружила потенциал обращения массовой культуры к классике, к «великой русской литературе». Оболочка «высокого» у сериала сама по себе заслуживает внимания. Современные герои (чье соответствие сегодняшнему дню особенно видно на фоне старой экранизации) говорят архаичным языком Достоевского и испытывают «подлинные» чувства и страдания, подтвержденные авторитетом первоисточника. У аудитории есть потребность соотносить себя с высокой культурой. И если далеко не все зрители признаются, что смотрят, к примеру, «Черного ворона», то «Идиота» смотреть не стыдно. Статус классики уничтожает сопутствующий просмотру «мыльных опер» привкус «низкого», не вполне достойного занятия.
Заключение: антимимесис!
«Наши зрители — люди активные, в расцвете сил, и мы стремимся создать для них на нашем канале благополучный, оптимистичный мир. Конечно, настоящий мир не совсем таков, но об этом зритель всегда может узнать на других каналах"[viii].
Просмотр отечественных сериалов заставляет заново ставить вопрос о природе реализма в телефильмах. Одна их характерных черт постсоветского кино — стремление выстраивать реальность методами ее буквального воспроизведения, — остается самым слабым местом современных сериалов. Кажется, что создателями фильмов движет желание показать зрителю «все как в жизни», стремление к полному мимесису. Однако возможности идентификации аудитории с героями чаще всего связаны со свободой персонажей от ограничений и жестких рамок жизни; обыденные переживания и проблемы более аутентично описываются на условном языке, чья «сделанность» позволяет принять зрелище как игру с заранее установленными правилами.
Миметическому принципу в российских сериалах нередко соответствует убийственная серьезность тона повествования. В картинах чаще встречается не ирония, а юмор. Однако, как нам кажется, самоирония стала обязательной частью культурной риторики современности, что проявляется в самых разных видах культурных высказываний, в рекламе, одежде, интерьере, дизайне, и т. п. Подобная ироническая интонация и взгляд со стороны, представленные в наиболее удачных эпизодах российских фильмах, позволяют зрителю соотнести свою внутреннюю речь с голосами героев, увидеть себя свободным от жесткого отнесения к определенным социальным группам — как человека «настоящего времени», современной культуры.
[i] См., например: J. Storey. Cultural Studies and the Study of Popular Culture. Theories and Methods. Edinburgh, 1996; J. Fiske. British Cultural Studies and Television // What is Cultural Studies? A Reader. London, 1996.
[ii]Подробнее о «формульных жанрах» см.: Дж. Г. Кавелти. Изучение литературных формул // Новое литературное обозрение. 1996. N 22. С. 33−65.
[iii] И. Стадник, Д. Бавильский. Искусство — на мыло! // Еженедельный журнал. 2003. N 36 (87). С. 11.
[iv] Анонс сериала «Родня» в «Еженедельном журнале» N 36 (87), с. 19.
[v] См.: Б. Дубин Испытание на состоятельность: к социологической поэтике русского романа-боевика // он же. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры. М., 2001.
[vi] А. Ивченко. Страну — на мыло! // Вслух о. N 8. Август 2003. С. 35.
[vii] Властелин сериалов // Еженедельный журнал. 2003. N 36 (87). С. 12. (Интервью с генеральным директором копании «Новый русский сериал» Андреем Камориным.)
[viii] И. Толстунов. Комфортно для зрителя // Еженедельный журнал. 2003. N 36 (87). С. 16. (Игорь Толстунов — заместитель гендиректора СТС по производству.)
Критическая масса N 3 2003 г.
