Конец москальских шпионов (украинская фантастика)

Тарасику восемь лет. У него русые волосы и пушистые колючие ресницы. О себе он часто думает: «Я — смелый хлопчик». Но сегодня всё было не так. Сегодня вечером Тарасик боялся.

— У-у, москальская морда! — сказал Тарасик, немного картавя на слове «морда» и погрозил кулаком стоявшему в углу пластмассовому Спайдермену.

Лицо у Человека-паука, покрытое красной паутиной, не имело никаких национальных признаков, но в темноте все игрушки казались Тарасику москалями — и Нинзя, и трансформер Вася, и даже подаренная ему по ошибке длинноногая Барби.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу, на вас! — Тарасик трижды плюнул в угол, где стояли игрушки, и спрятался под одеяло.

Ругательству «москальская морда» Тарасика научил Славик, его друг и одноклассник. Но еще до разговора со Славиком, когда где-то говорили «Москва», «московское царство» и даже «московское время», Тарасик чувствовал угрозу, и его обычно весёлое сердечко становилось грустным и враждебным.

К тому же их учительница Катерина Ивановна, худая старая тётенька с тонким голосом усталого педагога, ожидающего близкой пенсии, почти на каждом уроке по предмету «Я и Украина» повторяла: «Колы московськый цар забрав у козакив незалэжнисть…».

И Тарасику рисовался отвратительный московский царь с лицом жадного дяди Скруджа из американского мультика, который ворует золотую, завернутую в тряпочку «незалэжнисть» и прячет её в своем мрачном подземелье среди сундуков с долларами.

А еще вчера к ним в класс приходил детский поэт с большими черными усами и бесцветно-голубыми глазами. В глазах этих стояла какая-то остекленевшая, как гель прозрачная печаль. Казалось, ещё немного и оттуда потекут потоки гелевых слез в «могучий Днипро», о котором поэт со скорбным завыванием читал стихи.

В конце встречи усатый дяденька рассказал, как возле славного города то ли Потопа, то ли Конотопа, козаки бились с московской ордой, и прочел отрывок из поэмы с эпическим финалом:

До утра они шаблями
Бились с москалями…

Ну и в тот же день к Тарасику подошел Славик и по секрету сообщил, что москали по ночам приходят к детям в черных масках и железных перчатках, чтобы душить или резать на мелкие кусочки. Но если не забояться, крикнуть «Уйди, москальская морда!» и трижды плюнуть, подлые москали исчезнут.

— Мама! — вдруг неожиданно для себя закричал Тарасик, потому что ему показалось, что заклинание не подействовало и стоявшие в углу враги железными перчатками тянутся к спинке кровати.

В комнату Тарасика вошла мама.

— Что, мой родной? — тихо сказала она.

— Мам, а это правда, что москали на ракетах над нами летают и сбрасывают бомбы? — Тарасик высунул голову из-под одеяла и несколько раз моргнул своими пушистыми колючими ресницами.

— С чего ты взял, малыш? — сказала мама. — Никто на нас ничего не бросает.

— Нас НАТО защищает? — спросил Тарасик.

— Нас защищают, — мама замолчала, поправляя подушку, и закончила бодрым голосом, — храбрые солдаты! Спи и ничего не бойся.

Тарасик облегченно вздохнул, повернулся набок, но, увидев Спайдермена, снова забеспокоился:

— Мам, забери его, он мне спать мешает.

— Конечно, заберу, и дверь оставлю открытой. А если что, мы с папой рядом.

Мама взяла Спайдермена за голову и вышла с ним из комнаты.

В кухне за столом сидел отец Тарасика и медленно помешивал чай.

— Опять? — спросил он, когда жена вошла в кухню с большой уродливой куклой в руках.

— Да, опять москали. Бомбы на нас бросают.

Мама Тарасика села за стол и, словно от холода потирая плечи, добавила:

— Как подумаю, что он маме моей расскажет о москальских шпионах, тошно становится.

— А почему он должен ей рассказать?

— Потому что она приезжает в среду.

— Как в среду? — отец Тарасика побледнел и сказал сквозь зубы, стараясь быть спокойным. — А если узнают на работе?

— Ну, я скажу, что она украинка, но живёт на Востоке, поэтому с державной мовой пока не сложилось.

— Во-первых, в пятом отделе прекрасно знают, где у кого мама и кто какой национальности, — отец Тарасика изо всех сил сдерживал себя и потому говорил медленно, — а во-вторых, нижегородский выговор твоей мамы может определить даже не специалист.

— Но я уже год не видела маму!

— А я своего брата Гену, проживающего в столице нашего вероятного противника городе Москве, не видел уже три года! — отец Тарасика вскочил и продолжал, зачем-то перебирая кухонные ножи.

— И еще я тебе напомню, что после празднования сорокалетия независимости у нас уволили Костю Корниенко, только потому, что возле компьютера увидели фотку с многочисленными родственниками и подпись «Привет из Рязани!».

— Мама! — громко закричал Тарасик.

Отец и мать бросились в детскую. В полутёмной комнате было тихо. Тарасик лежал, сбросив одеяло. Глаза его были закрыты, колючие ресницы вздрагивали. Он часто дышал.

— Это он во сне, — прошептала мама, укрывая Тарасика. — Что-то приснилось.

— Ладно, пойдем, — сказал отец, и они тихо ступая, вышли из комнаты. И потом еще долго сидели на кухне, устало согнувшись над столом, словно две испуганные птицы, прижатые со всех сторон безумием той жизни, что ждала их за чёрным ночным окном, и спокойные вот разве что от того, что ребенок все-таки заснул.

Но и это спокойствие было призрачным и напрасным.

Тарасику снилось, что он ловит москальских шпионов. Они прячутся в подъездах его родного города, а он, как Степан-мститель, герой популярного детского комикса, стреляет по ним из немецкого автомата. Шпионы падают и, бессильно задрыгав ногами, замирают на асфальте, а он, Тарасик, бежит дальше и стреляет, стреляет…

И еще родители не знали, что Ангел-Хранитель Тарасика, которого Бог дал ему в день, когда нижегородская русская бабушка окрестила мальчика в деревенской церкви, этот Ангел, невидимо стоял в углу детской и плакал. Плакал о бедном Тарасике, о Славике, о всех обманутых детках и о людях той заблукавшей части Святой Руси, которую ныне называют Украиной.