Белорусский феномен

  • Александр из Москвы     17.05.2006 15:31

    "силы Запада попытались поработить вольную Белую Русь"

    Уважаемые авторы! Сразу оговорюсь, что я пока только лишь приступил к чтению вашей книги, публикуемой частями на РЛ. Но в последней части, отрывочно мной просмотренной, я, к своему сожалению, заметил, что вы не затрагиваете некоторые малоизвестные и трагичные страницы военного времени и довоенной жизни (а для весьма многих - смерти) белорусского народа. А точнее, затрагивая, умалчиваете кое-какие весьма важные аспекты и нюансы, без знания которых ваш читатель никогда не сможет задуматься, например, над тем, кто такие эти вышеупомянутые "силы Запада", и правильно оценить тяжелое историческое прошлое и людской жизненный подвиг - мирный и военный - своего многострадального Отечества. Прошу руководителей форума переслать авторам книги направленный на Форум короткие отрывки из двух книг (Александр Степанович Казанцев (1908-1963) «Третья Сила. Россия между нацизмом и коммунизмом», издательство «Посев», Москва 1994 (3-е изд.) и Мирон Долот "Голодомор"), если они сочтут их слишком объемистыми, чтобы быть размещенными на этом Форуме.
    Храни вас Господи, Сергей Викторович и Григорий Васильевич!
    Простите, если обидел вас.

    Александр Степанович Казанцев
    (1908†1963)

    ТАК ЭТО БЫЛО…
    или Несколько зарисовок из воспоминаний сотрудника НТС о войне 1939-1945 гг.
    (из книги «Третья Сила. Россия между нацизмом и коммунизмом»,
    издательство «Посев», Москва 1994 (3-е изд.))


    Поезд «Варшава-Смоленск». Лето 1943 г.

    …здесь, хотя и очень быстро, но все-таки прошла германская победоносная армия, а она, как известно, бич для всякой живности и особенно для птицы. Не думаю, чтобы она очень полакомилась здесь. В этих деревнях, под живительными лучами сталинской конституции, цвела колхозная жизнь, а под этими лучами не только птица и скот, но и трава перестает расти так, как она растет во всем остальном мире.
    Поезд идет по лесу. Это, конечно, родина. Нигде нет таких дремучих лесов. На десятки и, вероятно, сотни километров и с той и с другой стороны стоит стеной зеленая громада. Когда поезд идет по возвышенности, видно, как за горизонт уходит без единой прогалины чуть дымящийся под утренними лучами лес, лес и лес.
    На пятьдесят метров с обеих сторон полотна железной дороги деревья срублены, очищены от веток и оттянуты на опушку. Это тоже одно из средств борьбы с партизанами, чтоб нельзя было подкрасться незамеченными и минировать полотно. Каждые триста-четыреста метров небольшая крепость, окруженная рвом и несколькими накатами толстых бревен с пулеметными гнездами на углах. Гарнизон каждой из них состоит, по меньшей мере, из десяти-пятнадцати человек. Если подсчитать очень бегло и приблизительно число солдат, занятых на охране только этого пути, можно понять, почему в Германии забирают все новые и новые возрасты в армию. Бедные завоеватели! Да и завоевано-то, собственно, вот это полотно железной дороги да города, расположенные около него.
    Проезжаем Борисов, Оршу, под вечер приближаемся к Смоленску, первой станции моего пути. За целый день на всей оставленной позади дороге я не видел ни одной надписи по-русски. Маленькие станции, полустанки с такими уютными названиями «Прудки», «Дубки» и проч., которые даже Сталин не соблазнился переименовать и назвать своими именем, сохранили свое название, но название это написано по-немецки. На станциях видны рабочие, поправляющие пути или обслуживающие станционные постройки. На рукавах у них белые повязки с надписью по-немецки «Немецкая государственная железная дорога».
    На одном из полустанков мне врезается в память картина, которая, вероятно, всю жизнь не будет забыта.
    Поезд еще не успел остановиться, как из села, расположенного в нескольких сотнях метров от дороги, мчатся стайками ребятишки. В ситцевых рубашонках, светлоголовые, все до одного, конечно, босые. Приближаясь к поезду, хором начинают кричать специально заученную для немецких солдат фразу:
    - Пан, гиб брот! Пан, гиб брот! (Пан, дай хлеба! – Пер. с нем. - ПРИМ. АВТОРА)
    К открытым дверям нашей теплушки подходит девочка, ей не больше пяти. За руку держит братишку, этому, вероятно, года три.
    - Пан, гиб брот! Пан, гиб брот!..
    Один из голландцев отламывает краюху хлеба, я выгружаю из рюкзака до последней крошки провиант, которым так хлебосольно меня снабдили друзья в Варшаве.
    Я не могу отказать себе в радости заговорить с ней по-русски:
    - Ты с братишкой поделись, видишь, какой он у тебя маленький. Сколько ж ему лет?
    Девочка вскидывает синие, как васильки, глазенки, полные изумления и радости.
    - Дяинька, вы наш?
    У меня першит немного в горле и щиплет глаза. Мне кажется, что более ласковых слов я не слышал всю жизнь…
    Детвора разбежалась по длине всего поезда.
    - Пан, гиб брот! Пан, гиб брот!
    Вдруг из соседнего вагона выскочил солдат. На длинном ремне он держит здоровенную полицейскую собаку. Та рвется вперед, старается вырваться, становится на задние лапы. Детишки по длине всего поезда с криком бросаются в поле. По-видимому, этот номер им уже знаком. В поезде из всех окон веселый смех – шутка удалась на славу. Я не видел, чтобы кто-нибудь из немецких солдат бросил детворе хотя бы крошку хлеба…

    Первые недели и месяцы при «новом порядке»…

    Органическую жизнь не смог убить убегающий в панике на восток коммунизм, не смог ее раздавить и тяжелый кованый немецкий сапог. По мере того, как фронт удалялся на восток, в занятых областях стали пробиваться первые робкие ростки жизни. Стала завязываться ткань, хоть и ампутированной со всех сторон, общественности: организовываться самоуправление сел и городов, с единственной целью заботы об оставшихся без крошки хлеба и крова над головой согражданах и односельчанах. Самоуправлениями устраивались детские ясли, налаживалось медицинское обслуживание населения, создавались школы, принимались меры, чтобы спасти от гибели оказавшихся безпризорными тысячи и тысячи детей. Очень скоро стали выходить газеты, хотя и немецкие, говорящие главным образом о непобедимой германской армии и надчеловеческой природе немецкого народа, но печатающие, кроме этого, и сводки военных событий. В народе, освобожденном от удушливых, парализующих все живое забот большевистской партии и правительства и еще не разобравшемся в намерениях завоевателя, готовы были включиться в восстановительную работу такие жизненные силы, каких трудно было и ожидать. В первые дни было проявлено столько энергии, трудолюбия, доброй воли к построению новой жизни без большевиков, что через год-два эти области было бы трудно узнать. Всё это могло бы быть, если бы не «освободители немцы», торопившиеся надеть вместо спавшего коммунистического ярма – свое…

    ЧеКа не дремлет…

    Высокое начальство НКВД, убегая от приближающегося с запада фронта, оставляло на местах свою мелкую агентуру. Эти люди быстрее и, главное, смелее всех остальных шли на сотрудничество с немцами, - занимали места переводчиков в комендатурах, сельских старост, охотнее всего шли в полицию и особенно на службу в Гестапо. Предательством, провокацией, безчеловечностью обращения с русским населением, особенно с проявляющими себя антибольшевистски настроенными элементами, агенты НКВД делали быструю и большую карьеру у немцев. Наши друзья утверждали, что следователем Гестапо можно встретить не только мелкого сотрудника, но и ответственного работника НКВД. Начавший осмысливать себя идейно русский антибольшевизм получал от этих людей жестокие удары в спину. Никогда и никем не будет подсчитано, сколько десятков тысяч человек сталинское НКВД прикончило руками гитлеровского Гестапо. Одного бездоказательного доноса, что вот такой-то является националистом и патриотом, было достаточно, чтобы такой-то навсегда исчез в тюрьме или концлагере. Можно представить, какие возможности это открывало перед агентурой НКВД. Она сводила счеты со своими врагами, оставшиеся несведенными еще от довоенного времени.

    Вместо послесловия…

    К осени 1944 года Красная Армия, за исключением некоторых областей на севере, достигла государственных границ. Были очищены от немцев и Украина, и Белоруссия. Передовые советские части стояли у ворот центральной Европы. В эти дни глухими проселками Польши, Венгрии, Румынии с востока на запад тянулись безконечным потоком караваны подвод, запряженных лошадьми, на юге нередко – волами, сопровождаемые на многие километры растянувшимися лентами пешеходов. Караваны идут в темную даль, в неизвестность, идут не куда-нибудь, а «оттуда». Идут не с немцами, а уходят от большевиков. Сколько их? К чему они стремятся? Никто, в том числе и они сами, не смог бы ответить на эти вопросы. На глаз считалось, что их, вышедших за пределы родины, было от десяти до двенадцати миллионов человек.
    Преступления Гитлера, творившиеся на русской земле, спасли советскую власть от гибели. Народ встал не на защиту советского строя, как стараются сейчас доказать вожди большевизма (книга впервые была издана на Западе в 1952 г. – Сост.), а на защиту своей самостоятельности и просто права на жизнь. Русские солдаты шли в бой с криком «За Родину!», а сзади бежали политруки и, надрываясь, добавляли – «И за Сталина, за Сталина!». Народ так же, как и раньше, лютой ненавистью ненавидел большевизм. Но немецкие преступления были не менее отвратительными, не менее страшными. В тяжелых кровавых боях армия отстояла самостоятельность страны, но вместе с ней отстояла и внутреннюю кабалу – большевизм. Он уцелел лишь благодаря преступности – звериной жадности и жестокости Гитлера. Вожди большевизма должны быть благодарны Германии за то, что она толкнула к ним на время борьбы русский народ. Среди всех преступлений главарей национал-социализма одно из самых тяжелых это то, что они спасли большевизм от гибели и помешали русскому народу сбросить его с плеч.


    «Большевики и их последователи совершили множество злейших преступлений перед русским народом и человечностью, но главнейшее из них - РАЗРУШЕНИЕ РУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ.
    Уничтожив Русское государство, они создали своё государство под названием СССР. СССР - это не русская империя, а еврейское государственное образование на территории Российской империи».

    Владимир Ильин, «Советский Союз и Россия», авг. 2005 г.


    МИРОН ДОЛОТ

    Г О Л О Д О М О Р
    W.W. Norton & Co. · New York · London · 1985

    Я посвящаю эту книгу тем украинским крестьянам, которые были умышленно
    доведены до голодной смерти во время голода 1932-1933 годов.
    Обратный перевод с английского: О. Боуш.

    ВСТУПЛЕНИЕ АВТОРА
    (с сокращениями - Сост.)

    Эта книга имеет длинную историю. Первые 24 главы (всего 30 глав – Сост.) были написаны до 1953 года. Тридцать лет спустя, достигнув семидесятилетнего возраста, многое познав и став более критичным, я решил завершить свой труд и вынести его на суд читателей. Надеюсь, что мне удалось раскрыть суть рассматриваемых событий и сделать правильные выводы.
    В этой книге я рассказал, что происходило в моей родной деревне между 1929 и 1933 годами. Всё, о чём я говорю, имело место в действительности. Хотя запись разговоров и выступлений не воспроизведена дословно, но они точно отражают, что было сказано в конкретных условиях. Я привожу их по памяти.
    Некоторые читатели могут усомниться, как мне удалось восстановить столько событий в деталях, спустя много лет. На самом деле, в этом нет ничего удивительного. Прежде всего, невозможно изгладить из памяти травму и трагедию своей жизни, как ни старайся. Во-вторых, нельзя забыть подробности борьбы за собственное выживание. Подробности и даты, приведённые в книге, были тщательно сверены с советскими газетами того времени.
    Моим читателям я должен пояснить, что Мирон Долот — это мой псевдоним, под которым я публикую свои статьи и книги в США, Германии и Швейцарии.

    Глава 27

    Участь детей — это самое душераздирающее зрелище того времени. Я никогда не смогу забыть их жалких, исхудавших или опухших от голода лиц, с размазанными по ним слезами. Они не могли понять, почему нет хлеба, почему нет еды. События в большом, «взрослом», мире не укладывались в их детские головки. Думая о детях того времени, я не могу не содрогаться от ужаса. Бог мне свидетель, что, когда я пишу эти строки, бумага намокла от моих слёз.
    Немногие дети в нашем селе пережили страшную зиму (1932-1933 гг. – Сост.), а те, кто остался в живых, были похожи на скелеты, настолько ослабленные, что не могли даже плакать. Головки на тонких шейках выглядели как надутые шары. Их маленькие костлявые ручки и ножки напоминали палочки. Животы распухли, жидкость безконтрольно сочилась из половых органов. Эти детские лица преждевременно состарились и исказились. Они смотрелись как старички: покрытые морщинами, вялые и очень, очень грустные. Страдая от голода, они находились в постоянном оцепенении. Казалось, что сама природа по-особенному реагировала на страдания детей, которые им приходилось терпеть. У некоторых начали расти волосы на лице, в основном, на лбу и висках. Я видел нескольких таких детей, и они выглядели так непривычно, что казались пришельцами с других планет. Такие встречи оставляли во мне чувство безграничной жалости и безпомощности перед ними.
    Часто голод косил целые семьи. Взрослые члены семей обычно умирали быстро, оставляя детей одних в холодном доме, полураздетыми и голодными, предоставленных собственной судьбе. Можно только предположить, что стало с такими безпомощными детьми: эти сироты, обмотанные в лохмотья, вынуждены были нищенствовать. Проваливаясь в снег, они сначала шли к ближайшим соседям, чтобы увидеть, что там уже все перемёрли. Затем они направлялись к другому дому, а потом — к следующему... Из сострадания крестьяне разрешали одному или двум ребятишкам остаться с ним, но помочь они уже ничем не могли, и дети медленно умирали у них на глазах.
    Но иногда совершалось чудо, и дети выживали! Это были, в основном, мальчики и девочки от десяти до пятнадцати лет. С наступлением весны они видели единственный путь к спасению в уходе в город. Но немногим, очень немногим, ребятам повезло найти помощь и понимание со стороны городских жителей. Других, менее везучих, отлавливала милиция и отправляла в детские распределители. Такие дети имели больше шансов выжить, хотя до нас доходили слухи, что многие всё равно умирали. Были и такие, которым ничего не оставалось, как присоединиться к подростковым городским бандам. Только Богу известно, что с ними стало. Наконец, были ещё и такие, кто не дошёл до города и не был пойман милицией. Они замертво падали на дороге и так лежали днями или даже неделями, пока кто-нибудь, чтобы больше их не видеть, не сталкивал их тела в канаву, словно мёртвых животных.
    Мне пришлось стать свидетелем многих событий, в которых дети непроизвольно становились невинными жертвами. Но один случай особенно врезался мне в память, как символ того, что человечество сошло с ума. Это произошло в начале апреля.
    Однажды утром, когда мы ещё не встали с кроватей, послышался детский плач и слабый стук в дверь. Я быстро встал и направился к двери. Открыв дверь, я увидел маленькую девочку лет четырёх. Она стояла, дрожа от холода и голода, и слёзы струились по её впалым щёчкам. Мы знали её! Это была Мария, дочка нашей односельчанки Ханы, у которой ещё был семилетний сын, и они жили примерно в километре от нас. Мужа Ханы, молодого работящего крестьянина, как и многих других, арестовали без видимых причин и сослали в концлагерь около двух лет назад. Хана осталась одна с двумя детьми на руках. Но с наступлением зимы и усилением голода, мы потеряли всякий контакт с ней.
    Я провёл девочку в хату.
    — Мама никак не просыпается! — пожаловалась девочка, вытирая слёзы рукавом грязного пальто.
    Мы с мамой переглянулись. Вскоре мы с братом Миколой направились в сторону дома Ханы. Переступив порог, мы увидели, что наши страхи подтвердились. Мёртвая Хана лежала на кровати. Её глаза навыкате словно смотрели на нас. Её широко открытый рот, словно всё ещё хватал последние глотки воздуха. Было очевидно, что она умерла недавно, незадолго до того, как Мария постучала в нашу дверь. На щеках Ханы можно было видеть следы слёз, а вши, словно муравьи, ещё продолжали бегать туда и сюда в поисках тёплого местечка. Рядом с ней, завёрнутый во что-то лежал её мёртвый сын. Хата была пустой и грязной. Кроме двух скамеек здесь ничего больше не было. Глиняный пол оказался перекопанным, а стены зияли свежими дырами. Труба над печкой оказалась порушенной. Мы сразу узнали руку хлебозаготовительной комиссии. Не было сомнений, что они наведывались сюда совсем недавно в поисках «спрятанного» хлеба.
    Мы с Миколой стояли поражёнными. Мне хотелось или с криком убежать отсюда, или присесть рядом с умершими, и с чувством горечи и сожаления подержать их застывшие руки. Но, словно окаменев, я продолжал стоять. Глядя на умерших мать и сына, я спросил:
    — За что? Почему они должны были умереть?!
    [...]
    Маленькая Мария пережила голод. Она жила с нами, пока её родственники, жившие в городе, не забрали её к себе.

    Эпилог

    […]
    К концу мая 1933 года голод пошёл на убыль. […] Мне повезло. Несмотря на нищету и полное истощение от голода, меня никогда не покидала мысль получить высшее образование. Благодаря стремлению учиться дальше, мне удалось навсегда уехать из села. Обезсиленный, живший в абсолютной нищете среди трупов односельчан, я, тем не менее, сделал почти невозможное, чтобы завершить моё среднее образование. […] Когда началась Вторая Мировая война, я стал солдатом. Я попал в плен к немцам и оказался в СТАЛАГЕ №3 в Германии.
    После окончания войны, зная, что Советский Союз считает всех русских военнопленных предателями родины, и поэтому дома их ждёт расстрел, я решил остаться в Западной Германии как перемещённое лицо. Позже мне удалось перебраться в Америку.
    Мои мама и брат, которые страдали вместе со мной и делились последним кусочком хлеба, и кому я обязан своей жизнью, остались в селе. У них не было выбора, как продолжать работать в колхозе. Вторая Мировая война развела нас, и что стало с ними после, я не знаю.

Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика