«Молится кто-нибудь и теперь, ибо — держится Россия!»

А.С.Хомяков о русской истории. Статья 2

А.С.Хомяков в 1840-е гг.

Спор религиозный заключает в себе всю сущность и весь смысл всех предстоящих нам жизненных споров. Вопрос об России во всех отношениях есть без сомнения единственный истинно-всемирный вопрос нашего времени.
А.С.Хомяков [10, т.8, с.258]

В начале 1840-х гг. общее положение складывающегося славянофильского направления не претерпело каких-либо серьезных изменений. Будущие славянофилы не опубликовали ни одной не то чтобы значительной, но даже и малых размеров статьи; никто из них не возмутил общественного спокойствия резким письмом, которое ходило бы по рукам, не создал общеизвестных поэтических произведений. Однако под этим внешним спокойствием скрывалась напряженная, постоянная духовная, нравственная и умственная работа.

«История обращения» И.В. Киреевского свидетельствует о том, что лишь в 1842 г. после кончины своего духовного отца, инока Новоспасского монастыря Филарета (который был также духовником митрополита Филарета (Дроздова)) и с чаяния «спасения для души», в жизни И.В. Киреевского наступает «решительный поворот». Он знакомится с оптинским старцем Макарием, одна из заслуг которого заключалась в том, что Оптина пустынь начинает привлекать русских писателей и учёных. И первым среди них и стал И.В. Киреевский.

В определённой степени подобные внутренние перемены вскоре предстояли Ю.Ф. Самарину, принявшемуся в феврале 1840 г. за диссертацию «Стефан Яворский и Феофан Прокопович».

Богословские взгляды Ю.Ф.Самарина после окончания им первой части работы отличались от воззрений А.С.Хомякова и И.В.Киреевского, которые, по его мнению, в спорах «стояли вместе». Зимой 1841/42 гг. Ю.Ф.Самарин вел письменную полемику о развитии Церкви с А.Н.Поповым, жившим у А.С.Хомякова и готовившимся защищать магистерскую диссертацию. В это время Ю.Ф.Самарин первый раз расходится во мнении с К.С.Аксаковым. Следовательно, в начале 1842 г., так или иначе, Ю.Ф.Самарин полемизировал по богословским вопросам со всеми близкими собеседниками, которых уже с 1842 г. (впервые А.И.Герцен) [См. подробнее: 7, с.321−324; 12] стали называть славянофилами в смысле нового идеологического направления.

Эта полемика привела к ослаблению влияния К.С.Аксакова на Ю.Ф.Самарина. Зато стала заметно выражаться тенденция к сближению его с А.Н.Поповым, И.В.Киреевским и А.С.Хомяковым. Учитывая, что в спорах принимали участие Д.А.Валуев (племянник жены А.С.Хомякова), Елагины и некоторые другие, мы можем говорить о зарождении кружка, не только заинтересованно обсуждающего общие вопросы, но и стремящегося выработать общие верные подходы.

Хотя нельзя не согласиться с мнением В.З.Завитневича, что славянофильский кружок в своем позднейшем виде еще не существовал зимой 1841/42 гг. [5, т.1, кн.2, с.1001]. Своеобразный путь каждого мыслителя сводит их вместе именно за решением богословских вопросов, прежде всего о развитии Церкви. Славянофильский кружок активизирует разработку славянофильской идеи, в первую очередь как идеи религиозной.

По мнению митрополита Владимира (Сабодана), именно начиная с А.С. Хомякова и других славянофилов, церковная проблематика оказалась в центре внимания русской религиозной философии и именно славянофилы определили русскую мысль как религиозную по преимуществу [2, с. 164,163].

Славянофильство, по П.А.Флоренскому, можно рассматривать как «жизнепонимание, ориентированное действительно на великом (но все же не на единственном!) факте — родственности»; то же время это есть «мировоззрение, по замыслу своему непосредственно примыкающее к Церкви» [8, с. 43]. Поэтому, для П.А. Флоренского «всякий вопрос о славянофилах и славянофильстве на три четверти, кажется, обращается в вопрос о Хомякове», он «идейный центр и руководитель славянофильской мысли» [8, с. 12].

Не возражая принципиально против вышеупомянутых оценок, в то же время нельзя пройти мимо вопроса П.А. Флоренского: «Что такое Хомяков?», который он ставит предельно остро: «Учитель Церкви» или «родоначальник утонченного русского социализма, как его определяли его современники»; был он «охранителем ли и углубителем корней святой Руси, или, напротив, искоренителем исконных ее основ, во имя мечтательного образа проектируемой России будущего?» [8, с. 15, 16]. Лучший ответ даёт само наследие А.С. Хомякова 1840-х гг.

В шестой книге «Москвитянина» за 1842 г. появился отклик А.С.Хомякова «О сельских условиях», написанный по поводу Указа «Об обязанных крестьянах». Это была его вторая вышедшая из печати публицистическая статья. Несмотря на то, что она посвящена конкретному вопросу, автор излагает свой взгляд и на более общие темы.

Россия для него «Святая Русь», где «от мала до велика одна кровь, одна родина и одно исповедование», здесь «над всеми условиями, письменными обычаями, смягчая их формальную строгость, облегчая их тяжесть, живет коренной дух общения, взаимной любви и убеждений христианских…» [10, т.3, с.74]. Он считает, что едва ли где в Европе обычай был бы так тесно связан со всей жизнью, как в России. Именно «русский быт, органически возникший из местных потребностей и характера народного, заключает в себе тайну русского величия» [10, т.3, с. 64 ].

Следовательно, преобразования должны основываться на опыте («надежнейшем из всех руководителей») и на «незыблемой основе старого обычая» (славянской мирской общины, внутренней жизни славянской семьи, коренных русских понятий и т. д.). А.С.Хомяков выступает не только как мудрый землевладелец-практик, но и как мыслитель, рассматривающий конкретные насущные проблемы в неразрывной связи с органической жизнью народа и его коренных начал.

Он вновь вернулся и продолжил обсуждение предмета предыдущей статьи в десятой книге «Москвитянина» за тот же год в связи с возражением на нее. Обычай, в его трактовке, есть «самое коренное единство общества», «внешнее выражение внутренней жизни народной» [10, т.3, с. 75,76].

И чем шире область обычая, тем крепче и здоровее общество, самобытнее и богаче развитие права. А.С.Хомяков уверен, что закон и обычай управляют общественной жизнью народов и «самое время» представляет ключ к смыслу закона [10, т. 3, с.78]. Под углом зрения взаимодействия обычая и закона он и дает очерк русской истории до конца ХVIII века.

Исходя из того, что «жизнь народа никогда не приходит в застой», автор видит задачу будущих «сельских условий» ни в чем ином, как в «возврате к русской старине», убежище которой — северная Россия [10, т.3, с. 75, 76, 82]. Духу общинных русских отношений противны как «скватерство северо-американское», так и западноевропейские отношения арендаторов и их работников. А потому Россия должна и может «разрешать жизненные задачи лучше и вернее своих учителей» [10, т.3, с.83].

А.С. Хомяков не отрицает превосходства Запада. Но свое превосходство есть и у России: «милость Промысла» позволила ей «почерпать веру из ее чистейшего источника — Восточной Церкви и основать государство на добровольном развитии мирных общин, а не на диком насилии военных дружин» [10, т.3, с.83].

Таким образом, первые три статьи А.С.Хомякова («О черезполосном владении», 1835 г. и две «О сельских условиях», 1842 г.) составляют определенный цикл размышлений о назревших задачах, включая их в религиозный, философский, исторический, нравственный, правовой, бытовой контекст. Отсюда и «смелое утверждение»: «быт деревенских миров и сила семейственного начала поставят взаимное отношение поселян между собою и общее их отношение к землевладельцу на разумном основании, которого недостает народам просвещенного Запада» [10, т.3, с.84].

Это стремление при обсуждении самых разных вопросов непременно связывать их с основополагающими вопросами бытия характерно для всего мыслительного процесса А.С.Хомякова. Он и при описании выставки не может не коснуться этого общего. И его «еще больше радует та промышленность, которая не вводит в большом размере безнравственность фабричного быта, а мирится со святынею семейного быта и с стройной тишиною быта общинного в его органической простоте: ибо тут, и только тут, сила и корень силы» [10, с.57].

Вообще же А.С.Хомяков использует любую представившуюся возможность для изложения общих воззрений, даже просто рецензию на оперу, как это видно из его разбора «Жизни за царя» М.И.Глинки. Здесь идет речь не только о художественных достоинствах произведения, но и смысле самих исторических событий, положенных в его основу. В Смутное время государства нет, но семья и община остались. Они-то и спасли Россию, воссоздали государство. Народная сила освободила Москву, народный голос выбрал царя Земским Собором, великая община сомкнулась в государство [9, с.66−67]. Государь есть его выражение: «Единство государства в нововенчанном царе, единство земли в Москве… и другое высшее единство… которое обнимает не один народ, не одно племя, но и всех далеких братий наших на юг, и на восток, и на запад, и должно обнять все человеческое братство» [9, с.69]. Потому-то и «нет человечески истинного без истинно народного!»

Но события более чем двухвековой давности имеют и весьма современное звучание. «Нашествие» с Запада «учений и мыслей» вынуждает к новому сопротивлению. Снова возникла опасность общине и семье. Отстоит ли теперь их Россия? Автор оставляет вопрос открытым.

Предметы, избираемые А.С.Хомяковым для рассмотрения, требуют постоянного обращения к русской истории. В конце концов, к середине 1840-х гг. он получает возможность (в «Библиотеке для воспитания») опубликовать часть своих исторических воззрений в виде двух статей «Тринадцать лет царствования Ивана Васильевича» (1844 г.) и «Царь Феодор Иоаннович» (1845 г.).

Сам автор, несмотря на цензуру, считал, что в первой статье он сказал «много нового» «даже в отношении к общей истории» [10, т. 8, с.80]. Все царствование Иоанна IV А.С.Хомяков делит на два периода: до и после 1560 г. Первые тринадцать лет (с 1547 г.) — это время «беспримерного благополучия, беспримерного величия для русской земли», «великих побед», «великого счастья», «доброго совета», Земских соборов, «беспримерной борьбы и тяжелого напряжения для Сильвестра и Адашева» [10, с. 386, 388]. Но это прекрасное время сменилось «ужасной годиной» (1560−1584 гг.), о которой сам автор не распространяется. Дает он и схему исторического развития России более раннего времени, делая отступления в историю других стран и народов.

Переступая следующие двадцать четыре года правления Иоанна IV, А.С.Хомяков обращается к четырнадцати годам правления его сына, которым предшествовало почти столетнее страдание России при Василии Ивановиче и Иоанне IV, оставившим «глубокие и почти неизгладимые следы»: «Семена зла, посеянные в их царствования, взошли позже во время междоусобиц России, когда, лишенная государя, она пришла на край гибели и спасена была только милостию Божиею» [9, с. З92]. Царь Иоанн Васильевич в новой статье уже «бич своего народа».

А.С.Хомяков рисует образ государя-христианина с любовью к народу, ищущего «доброго совета» и получающего в ответ «теплую любовь народную». Автор утверждает: именно «любовь… одна созидает и укрепляет царство», а потому и советует: «…не приписывайте всего царскому советнику Борису Феодоровичу Годунову и знайте, как много Россия была обязана царю Феодору Иоанновичу» [9, с.395].

Как сообщал А.С.Хомяков Ю.Ф.Самарину в письме от 23 июня 1845 г.: «Вопрос об России во всех отношениях есть без сомнения единственный истинно-всемирный вопрос нашего времени» [10, т.8, с.258]. Он убежден в том, «что спор религиозный заключает в себе всю сущность и весь смысл всех предстоящих нам жизненных споров» [Там же]. Поэтому, когда его «втянули» в переписку с В. Пальмером, то он не только не отказался, но в ее ходе высказал немало важных мыслей.

В начале 1840-х гг. частью англиканских богословов все более осознается необходимость сближения между англиканством и православием. Особенное усердие в этом деле было проявлено молодым ученым диаконом В. Пальмером, побывавшим в России, Греции и привлекшим к себе внимание иерархов и мирян Русской Православной Церкви. Известно 11 писем А.С.Хомякова к В. Пальмеру, написанных по-английски, первое из которых датировано 10 декабря 1844 г. Помимо чисто богословских, автор затрагивает и вопросы, которые так или иначе связаны с историей России, судьбой православия в ней.

В первом письме А.С. Хомяков констатирует характерную для Запада «глубокую и непримиримую вражду к России»: «Запад никогда не решится признать, что Божественная истина столько лет охранялась отсталым и презренным Востоком» [11, с. 286, 289]. И здесь необходимо смирение не только от частных лиц, но и от целых народов и обществ. Ибо Церковь не имеет «ничего общего с государственными учреждениями». Достоинства же России «затаены», а «пороки дерзко выставляются напоказ и особенно мечутся в глаза в той столице нашей и в тех слоях нашего общества, на которых наиболее останавливается внимание иностранца. Обряды и постановления нашей Церкви находятся в явном презрении: их топчут в грязь те самые, которые должны бы нам подавать пример уважения к ним» [11, с. 287, 290]. Но «мы же свободны» и «даем волю выражениям любви своей и не к одним живущим обращаемся с горячими желаниями духовного общения и взаимных молитв…» [11, с.292].

В переписке с инославным В. Пальмером А.С.Хомяков раскрывается с совершенно иной богословской стороны, чем в переписке с друзьями или в публицистике той поры: «…я никогда не был и не могу быть политическим деятелем и потому не берусь судить политические общества, хотя, впрочем, сильно склоняюсь к мысли, что и там за ошибки отцов расплачиваются потомки, по непреложной логике истории, руководимой Провидением. Знаю также наверное, что каждый человек должен отвечать за грехи свои и терпеть за них кару до тех пор, пока не признает их и не покается в них; но еще более уверен я в том, что в Церкви Божией, в избранном, святом и совершенном сосуде Его небесной правды и благодати, грехов нет и быть не может; и что поэтому общество, принимающее и сохраняющее наследство греха, никак не может вступить в общение с Церковью, ни быть признаваемо за часть ее» [11, с.295−296].

Таковы были предмет и содержание переписки до поездки А.С.Хомякова в Англию в 1847 г. Очень важным представляется постскриптум его четвертого письма (18 сентября 1847 г. — 14 мая 1848 г.): «Странные времена! Я писал это письмо в то самое время, когда великие события Франции и Европы следовали друг за другом с такой поразительной неожиданностью. Поднялись самые важные вопросы, и человек уповает разрешить их без помощи веры. Боюсь, как бы человечество дорого не поплатилось за безумную гордость разума. Рука Божественного милосердия да усмирит и направит угрожающую бурю. Да будет пощажена Англия — это мое самое искреннее желание» [11, с.315].

Надо сказать, что такой настрой был не случаен. Одновременно с началом переписки с В. Пальмером в конце 1844 — начале 1845 гг. А.С.Хомяков пишет свой «Опыт катехизического изложения учения о Церкви» («Церковь одна»), который доставил немало хлопот как друзьям автора, так и позднейшим издателям и исследователям по причине анонимности рукописи и выдачи ее за перевод с греческого. Сам святитель Филарет (Дроздов), распознав в авторе светского человека, чуждого официальной богословской школе, тем не менее, назвал рукопись «замечательной» [См. подробнее: 3, с.129−131].

В «Записках о всемирной истории» А.С.Хомяков приходит к выводу, что «свобода и необходимость составляют то тайное начало, около которого в разных образах сосредотачиваются все мысли человека» [10, т.5, с.217]. Именно борьба «начала иранского» (как верования творческой нравственной свободы, окончательно осуществляющегося в полноте божественного откровения) и «кушитства» («начала кушитского» как религии вещественной или логической необходимости, позднейшее и полнейшее выражение которого представляют философские школы Германии XIX века) — основная тема, связывающая все части исследования А.С.Хомякова в одно органическое целое. Первое коренное начало, «иранское», есть «духовное поклонение свободно творящему духу»; второе — «кушитское» — «признание вечной органической необходимости [10, т.5, с.530].

Славянское и санскритское племена А.С.Хомяков считает ветвями одного корня, отделившимися в одном и том же возрасте от великого дерева. В ванах (вендах), живущих к северу от Кашмира, он «узнает» уже славян [10, т.5, с. 166, 184, 249]. Делает он и предположение, что в древних славянских религиях могла быть «примесь кушитского, вещественного служения» [10, т.5, с.249], а потому, А.С.Хомяков далек «от нелепой мысли», что когда-то «славяне были представителями высшего человеческого просвещения» [10, т.5, с.418].

С начала III тысячелетия до Р.Х. волны славянских переселенцев шли на северо-запад, вплоть до Эльбы. А.С.Хомяков не допускает автохтонства народов. Скифов (кстати, по свидетельству Н.Р.Гусевой, ученые единогласно признают, что описанные у греков скифы-земледельцы «были не скифы, а земледельческое славянское население, очевидно, близкородственное другим скифским племенам» [4, с.32]. И сама Н.Р.Гусева говорит «о чрезвычайной генетической близости или, вернее, родстве этих этносов» [Там же]) он считал «ветвью тибетского или финно-татарского корня» [10, т.5, с.78]. Напротив, К.С.Аксаков предполагал, что они могли быть предками славян (См. его «Историю для детей») [1, т.1].

Славяне же в силу различных причин «не переселялись», а «расселялись по лицу земли, не отрываясь от своей первобытной родины» [10, т.5, с.432]. В отличие от движения германцев — это была колонизация.

По А.С.Хомякову, в Европе «религиозная жизнь… начинается с христианства» [10, т.5, с.252]. Здесь «составились» «три христианские учения», источник веры которых скрыт в мире дохристианском: «германское», бесформенное; «восточное или греко-славянское», «облеченное в символы, но свободное от самих символов», и «западное или римское, логическое». И именно «разделение в источнике или окончательном выражении всякого просвещения, в вере» обусловило разделение «просвещения вообще» [10, т.5, с.363]. Славянские же области («чехи, моравы, Русь») представляли в IX-Х веках «резкий пример народа, так сказать, не ждущего христианства, а идущего к нему навстречу» [10, т.5, с.319]. Только Россия и славянский мир «приняли, или по крайней мере сохранили, великий завет обновленного Востока, жизнь веры и учения, которая не могла привиться к другим европейским племенам» [10, т.5, с.307].

В данной связи недостаточно убедительным выглядит вывод Г. В. Флоровского о «неожиданном натурализме» в «Записках о всемирной истории». Мы видим, что отечественная история рассматривается А.С.Хомяковым в контексте мирового исторического развития за многие тысячелетия. И эта тема получила свое развитие не только в «Записках о всемирной истории».

В 1845 г. в «Сборнике исторических и статистических сведений о России и о народах, ей единоверных и единоплеменных», изданном Д.А.Валуевым, А.С.Хомяковым было написано «Вместо введения», где он дает краткий очерк истории Европы от «времен кесарей» до «падения западных славян». Здесь увидели свет некоторые фрагменты из «Записок о всемирной истории».

Судьба Европы от Рима, по А.С.Хомякову, перешла к германцам и славянам, которые при своей встрече составили множество смешанного народонаселения, «равно принадлежащего обоим мирам» [10, т.3, с. 131, 132]. Славяне «сохраняли неприкосновенно обычаи и нравы незапамятной старины»; для них характерны: «святыня семейная», «безискусственные общины», «чувства человеческие», «землепашество, отсутствие дружинного устройства», «святая война за родину» [10, т.3, с. 132, 134].

«Беспредельная» же «новорожденная Русь получила в единстве веры семя жизненного единства, выраженного именем Руси Святой» [10, т.3, с.136], т. е. это понятие еще не воплощенный идеал. И если Рим исказил духовное начало, а Германия — общинное, то «долго страдавший… славянский мир хранит для человечества, если не зародыш, то возможности обновления» [10, т.3, с.140].

Делая вышеприведенный вывод о славянах, А.С. Хомяков дополняет его заключением о потенциальной роли России в статьях «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах». Но им предшествовало «Письмо в Петербург», опубликованное во 2-м номере «Москвитянина» за 1845 год.

В этом письме (поводом к которому послужило рассуждение о железных дорогах) А.С.Хомяков, рассматривая фундаментальные взаимоотношения России и Европы, констатирует: «Иные начала Западной Европы, иные наши». Там «римская почва», «затопленная нашествием германских дружин»; «все возникло из завоевания и из вековой борьбы». Естественно, как следствие, возникла жизнь «вполне условная, жизнь контракта или договора, подчиненная законам логического и, так сказать, вещественного расчета» [9, с.75].

«Иное дело Россия… произведение органического живого развития, она не построена, а выросла», «в ней не было ни борьбы, ни завоевания, ни вечной войны, ни вечных договоров» [Там же]. Россия около полутораста лет занимает на Западе умственное и вещественное просвещение, но ни одна из «стихий» не слилась вполне с русской жизнью, не оставив глубокого раздвоения. Да это и не удивительно, ибо «чуждые стихии, занимаемые по необходимости одним народом у другого, поступают в область новой жизни и нового организма. Они переделываются и усваиваются этим организмом… подвергаются неизбежным изменениям, которых не может угадать практический рассудок… Жизнь всегда предшествует логическому сознанию и всегда остается шире его» [9, с.81].

Не беда, что Россия всегда будет перенимать многое у других народов. Более того, «мы обязаны принять все то, чем может укрепиться земля… что полезно и честно в своем начале» [9, с.79]. Да, «приноровление чужого к своему родному» дело нелегкое и долгое. Но «все раздвоения примирятся, все ошибки изгладятся». Эту надежду как «обязанность» налагает на русских «вера (если мы только верим) в силу истины и в здоровье русской жизни» [9, с.79−80].

Нужно только дело заимствования делать «добросовестно, добродушно, не торопясь», а жизнь сама возьмет на себя «труд приноровления». Узнать же, как и в чем чужое может срастись со своим, нелегко. А.С.Хомяков считает, что хорошо уже и то, что научились отличать общечеловеческое достояние от местных и случайных западноевропейских форм. А эти, извне принятые формы не могут служить выражением русского духа, ибо «всякая духовная личность народа может выразиться только в формах, созданных ею самой» [9, с.81]. Но автор не защитник всех старинных собственных форм, и для него «есть что-то смешное и даже что-то безнравственное в этом фанатизме неподвижности» [9, с.79].

Такое сложное исследование своих и чужих начал и форм проявления позволяют А.С.Хомякову надеяться, что существующее раздвоение временно и «все ошибки изгладятся» при разумном отношении к общечеловеческому, чужому и своему. Рассмотренное «Письмо» свидетельствует о том, как изменились по сравнению с концом 1830-х гг. («О старом и новом») взгляды А.С.Хомякова на формы. Еще более важное значение имели последующие опубликованные его статьи, первой из которых была «Мнение иностранцев о России».

Автор, исследуя отзывы иностранцев о России, приходит к выводу о крайней их тенденциозности. Причины ее он предполагает в сознании европейцами «различия во всех началах духовного и общественного развития России и Западной Европы», досады и зависти на Россию, как на самостоятельную силу [10, т.1, с. 4, 5]. Но и сами русские не могут дать ясного ответа, что есть Россия, ибо: «Мы России не знаем» [10, т.1, с.9]. Такое ненормальное положение ни к чему хорошему привести не может.

А.С.Хомяков уверен, что «общество, так же как и человек, сознает себя не по логическим путям». Его сознание принадлежит «только личности народа» и недоступно ни иностранцам, ни удалившимся, отрекшимся членам общества [10, т.1, с.20]. Видя всемирно-историческое призвание России, А.С.Хомяков подчеркивает: органическая жизнь, «полная силы предания и веры, создала громаду России» и эта жизнь «хранит много сокровищ не для нас одних, но, может быть, и для многих, если не для всех народов» [10, т.1, с.22]. Но чтобы жизнь эту «узнать», ее надо «полюбить». Досада и зависть мешает сделать это иностранцам. Образованным русским мешает другое.

Дело в том, что у самобытно развивающихся народов богатство содержания предшествует усовершенствованию формы. Но у России с петровских времен «пошло наоборот». «По мере того как высшие слои общества, отрываясь от условий исторического развития, погружались все более и более в образованность, истекающую из иноземного начала», умственная деятельность ослабела и в низших слоях. Следовательно, «вверху» — знание, «вполне отрешенное от жизни», «внизу» — жизнь, «никогда не восходящая до знания» [10, т.1, с. 22, 23].

В России «общее просвещение» невозможно при «раздвоении в мысленном строении общества». В отличие от И.В.Киреевского, А.С.Хомяков считает, что «раздвоение», «отрыв от корней» наиболее заметен у последующих поколений. «Истинным» же просвещением он считал «разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе»; оно есть «тот живой корень, из которого развиваются и наукообразное знание, и так называемая цивилизация или образованность» [10, т.1, с. 26, 27].

Итак, «истинное просвещение» есть «самая жизнь духа в ее лучших и возвышеннейших стремлениях», а «русское просвещение — жизнь России» [10, т.1, с.27]. И изучать законы своего духа и духа своего народа может человек «только в полноте своей духовной». Последняя же требует не только сознания святости духовного закона, но и народной скромности, смирения (но не отречения), от неполноты воплощения идеала в жизни.

Принадлежать народу — значит «с полною и разумною волею сознавать и любить нравственный и духовный закон, проявлявшийся (хотя, разумеется, не сполна) в его историческом развитии. Неуважение к этому закону унижает неизбежно народ в глазах других народов» [10, т.1, с.9].

Как видим, А.С.Хомяков излагает не только «мнение иностранцев» (к коим относятся и многие русские из «высших слоев») о России, но и «русское мнение» о родине и истории «языком своей словесности». Ибо «одна только Россия представляет редкое явление великого народа, говорящего языком своей словесности, но говорящего, может быть, лучше своей словесности» [10, т.1, с.13].

Русский народ в понимании А.С.Хомякова — это «человек Великой, Малой, Белой Руси». Всматриваясь в различные части России, сравнивая их, он приходит к выводу, что «просвещение западного русса далеко уступает во всех отношениях просвещению его восточного брата; а между тем образованное общество в Западной России, конечно, не уступает нам нисколько в знаниях, а в старину далеко и далеко нас превосходило» [10, т.1, с.26].

Причину подобной разницы он видит в том, что «на западе России рано произошло раздвоение между жизнию народною и знанием высшего сословия, тогда как у нас, при всей скудости наукообразного знания, живое начало просвещения долго соединяло в одно цельное единство весь общественный организм» [Там же].

А.С.Хомяков дает и очень интересный прогноз взаимоотношений других народов в составе России, из которого следует вывод: Россия приняла в свое великое лоно и много других племен, но «имя, бытие и значение» получила она от русского народа. Его жизнь, «полная сила предания и веры», создала «великую Россию». А.С.Хомякову по душе те «лучшие эпохи», в которых «работа внутреннего роста государственного и народного происходила ровно, свободно, легко и, так сказать, весело» [10, т.1, с.25].

И именно развитие внутренней самобытной мощи страны делает славными те царские имена, с которыми связана память этих великих эпох, и «не помнить об них значит не иметь истинного знания и истинного просвещения» [10, т.1, с.26]. К таким славным именам А.С.Хомяков относит Алексея Михайловича, Елизавету Петровну и Феодора Иоанновича. Что же касается Петра I, то хотя и осторожно, со ссылками на другие источники, автор дает убийственное заключение «делу Петрову»: раздвоенность и бессилие общества, колониальный характер просвещения и науки, слепая и бесплодная подражательность во всем.

В статье «Мнение иностранцев о России» от «внешних иностранцев» А.С.Хомяков «полной любви и братства» не ожидает, но от них «могли бы и должны ожидать уважения» [10, т.1, с.5]. «Внутренним» же иностранцам необходимо: вернуться к «русскому просвещению» — «жизни России», «жизни духа в ее лучших и возвышеннейших стремлениях», «жизненному сознанию России» как главному средоточию народного просвещения; черпать из «родного источника», исцеляя «глубокую рану нашего внутреннего раздвоения», соединить истинную жизнь с истинным знанием [10, т.1, с.27]; «пора нам рабствовать только истине… и черпать не только из прежних или современных школ, но и из того сокровища разума, которое Бог положил в нашем чувстве и смысле…» [10, т.1, с.16].

Здесь нет и тени самомнения. Более того, А.С.Хомяков заявлял: «Избави Бог от людей самодовольных и от самодовольства народного» [10, т.1, с.8]. Но он видел и другую крайность — отречение, а потому держался «царского пути». Итак, цель — «жизненное сознание», а оно сильнее «сознания формального и логического».

Статья А.С.Хомякова «Мнение иностранцев о России» вызвала отклики, в том числе и недоуменные. А потому автор, пользуясь случаем, публикует новую статью, продолжающую поднятые темы. И хотя она называется «Мнение русских об иностранцах» (где «иностранцы» — те же), главное, не последние сами по себе, и даже не их ложное понимание, а изложение автором взгляда на народ, Отечество, просвещение, науку.

Он исходит из того, что «истину должно признавать, как бы она ни была для нас горька», а «самобытность мысли и суждений невозможна без твердых основ, без данных, сознанных или созданных самобытною деятельностью духа, без таких данных, в которые он верит твердою верою разума, теплою верою сердца» [10, т.1, с. 32, 33].

Народ для А.С.Хомякова «единственный и постоянный действователь истории»; «каждый народ представляет такое же живое лицо, как и каждый человек», и его внутренняя жизнь есть «не что иное, как развитие какого-нибудь нравственного или умственного начала, осуществляемого обществом» и определяющего судьбу государств [10, т.1, с.38]. Естественно, что «вещественная» сила в народах есть следствие духовной.

Говоря о России, А.С.Хомяков видит: «Жизнь уже потому, что жива, имеет право на уважение, а жизнь создала нашу Россию» [10, т.1, с.46]. И Отечество для него «не условная вещь»: «Это та страна и тот народ, создавший страну, с которыми срослась вся моя жизнь, все мое духовное существование, вся целость моей человеческой деятельности. Это тот народ, с которым я связан всеми жилами сердца и от которого оторваться не могу, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло» [10, т.1, с.45].

При таком отношении к народу, Отечеству и собственно России автор уверен: «Наша жизнь не перекипела, и наши духовные силы еще бодры и свежи» [10, т.1, с.43]. Приняв в себя познания во всей их полноте, Россия «должна достигнуть и достигнет самобытности в мысли. К счастию, время не ушло», для автора борьба не только возможна, для него и «победа несомненна». Ибо жизнь России скрывает в себе великие духовные начала (их «высшей нормой» является вера), которые «время и история должны вызвать наружу» [10, т.1, с.44].

Останавливался А.С.Хомяков и на таком вопросе, как социалистическое и коммунистическое движение «с его гордыми притязаниями на логическую последовательность». Оно, по А.С.Хомякову, «есть не что иное, как жалкая попытка слабых умов, желавших найти разумные формы для бессмысленного содержания, завещанного прежними веками. Впрочем, эта попытка имеет свое относительное достоинство и свой относительный смысл в той местности, в которой она явилась: нелепо только верование в нее и возведение ее до общих человеческих начал» [10, т.1, с.48].

Это поистине пророческое предвидение подкреплялось и размышлениями о реформах и революциях. «Тесная рассудочность, мертвая и мертвящая», считал А.С.Хомяков, есть «необходимое последствие сильных и коренных реформ или революций, особенно таких реформ, которые совершены быстро и насильственно» [10, т.1, с.50].

В этой связи весьма интересным является замечание П.В. Палиевского, что «славянофильство и марксизм развивались параллельно. Оба обозначили решимость философии выйти за пределы ума — к действительности» [6, с. 113]. П.В. Палиевский полагает, что эти учения «оттолкнулись» от одного основания, от немецкой классической философии, от Гегеля. И хотя для славянофилов «это был выход к Божественному мирозданию», для марксистов — «к единству материи», но «оба направления уходят от самонадеянных претензий разума заместить собою мир и обращаются к громадной несоразмерной ни с каким умом объективности. Оба считают, что человек обязан занять в ней деятельное место, быть её выразителем и творцом одновременно», идея обоих — «необъятное целое, орудием которого, а не судьёй, является ищущий ум» [6, с. 113].

Не вдаваясь в полемику, всё же заметим: понимание самого человека марксистами и славянофилами было духовно противоположно.

Летом 1846 г. в письме к А.Н.Попову А.С.Хомяков сообщал, что в статье «Мнение русских об иностранцах» он «уже сказал, кажется, почти все», теперь он хотел «досказать остальное и указать не только на болезнь, но и на единственное средство к ее лечению»; он полагал, что «многое из основных принципов будет по необходимости не только смело думано, но и смело выражено» [10, т.8, с.168]. А потому вопрос о русской художественной школе есть «вопрос о жизни и смерти в самом высшем значении умственном и духовном» [10, т.1, с.85].

А.С.Хомяков убежден, что «всякое народное просвещение определяется народною личностью, т. е. живою сущностью народной мысли; более же всего определяется она тою верою, которая в нем является пределом его разумения» [10, т.1, с.80]. В таком случае «народное художество» есть «цвет духа живого, восходящего до сознания, или… образ самосознающейся жизни»; «художник не творит собственною своею силою: духовная сила народа творит в художнике» [10, т.1, с.76].

В современной же России при разрыве между жизнью и знанием «народное художество» невозможно. Отсюда: «мертвый и мертвящий формализм». Но дело не безнадежно: «восстановление наших частных умственных сил зависит вполне от живого соединения с стародавнею и все-таки нам современною русскою жизнию» [10, т.1, с.97]. И такое спасительное соединение возможно «только посредством искренней любви».

Да, «жизненное начало» утрачено, но только теми, кто принял «ложное полузнание по ложным путям». Но «это жизненное начало существует, еще цело, крепко и неприкосновенно в нашей великой Руси (т.е. Великой, Малой и Белой), несмотря на… к счастию, бесполезные усилия привить свою мертвенность к ее живому телу» [10, т.1, с.91].

Хомяковский оптимизм основывается на том, что целость и крепость «жизни нашей» «сохранена как неприкосновенный залог тою многострадавшею Русью, которая не приняла еще в себя нашего скудного полупросвещения. Эту жизнь мы можем восстановить в себе: стоит только ее полюбить искреннею любовию» [Там же].

Эта мысль (жизнь можно восстановить любовью, а чтобы любовь была истинною, она должна быть смиренною) весьма близка изречению Ф.М.Достоевского «Красота спасет мир». Перекличка великих мыслителей очевидна. Отсюда заключение: «Не мы (образованное сословие. - А. К .) приносим высшее Русской земле, но высшее («жизненную силу, плод веков истории и цельности народного духа». — А.К.) должны от нее принять» [10, т.1, с.92].

Таким образом, «дело наше — возрождение жизненных начал в самих себе, следовательно, оно может быть исполнено только искреннею переменою нашего внутреннего существования» [10, т.1, с.93]. «Дело» это есть не что иное, как «подвиг». И А.С.Хомяков с «радостью и надеждой» верит: «нам одним он возможен изо всех современных народов» [Там же]. Такой вывод не самохвальство и не плод народного самодовольства, и сделан он не с помощью «всеразлагающего» анализа. Это близкое к тютчевскому «Умом Россию не понять…»: «Тонкие, невидимые струны, связывающие душу русского человека с его землею и народом, не подлежат рассудочному анализу» [10, т.1, с.100].

Отсюда — цель: подвиг «внутреннего преобразования», «нравственного обновления», «перевоспитания самого себя», «возрождение жизненных начал в нас и развитие истинного просвещения в святой Руси» [Там же]. Как видим, Русь (Великая, Малая, Белая) понимается не иначе, как «святая». А «святость» требует «истинного просвещения», которое невозможно в раздвоенном народе. «Раздвоение» же может быть преодолено только подвигом в смиренной любви.

И статья «О возможности русской художественной школы» вызвала возражения, а то и гнев многих «русских иностранцев». Сам же автор находил в ней «только строгое и последовательное изложение начал».

Проделанный нами разбор текста подтверждает вывод А.С. Хомякова. Вместе со статьями «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах» вышеназванная работа составляет единое целое. Это философско-исторический триптих, где автор не только указывает на «болезнь», но и на «единственное средство к ее лечению».

В 1840-е гг., несмотря на интенсивную публицистическую и иную деятельность, А.С.Хомяков не оставляет и поэзию. Пожалуй, центральным произведением этого десятилетия является его стихотворение «Не говорите: «то былое,…» (1846 г.). Трудно найти (не только у А.С.Хомякова, но и во всей русской литературе) подобное поэтическое произведение, равное по силе обличения грехов мертвых к любви сердец, в первом ряду которых гордыня и земная мудрость, ведущие к отречению от «всей святыни. //От сердца стороны родной!». Но здесь же и редкий по силе призыв к покаянию.

Эта тема продолжает звучать уже как молитва за всех славян («В альбом В.В.Ганке», 1847 г.), в которой поэт просит у Бога для них того же, что и для России: «духа жизни». А он не совместим ни с «рабским смиреньем», ни со слепою гордостью, ни с мертвящим духом сомненья. Что для себя, то — и для братьев-славян: любовь к Богу и ближнему. Тема эта не перестает звучать и позже, а особенно убедительно в «Послании из Москвы» (1860 г.).

Таким образом, 1840-е гг. для А.С.Хомякова — это время полного возмужания, прояснения истины, всестороннего выражения ее всеми доступными средствами. Перед нами религиозно-православный мыслитель, горячо любящий свою родину и искренне болезнующий о ее непростой судьбе.

Нельзя не увидеть разительных перемен в творчестве этого периода по сравнению с полемическим выступлением «О старом и новом». В серии публицистических статей уже не просто постановка вопросов, вызывающих на спор, а разрешение их, ясные и четкие ответы себе и другим. То, что выражалось преимущественно поэтическим словом в 1830—1840-е гг., вылилось в духовно выстраданные и обдуманные слова мыслителя в богословских, исторических, публицистических, литературно-критических произведениях.
Александр Дмитриевич Каплин, доктор исторических наук, профессор Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина

Источники и литература
1. Аксаков К.С. Полн. собр. соч.: В 3 т. М., 1861, 1875, 1880.
2. Владимир (Сабодан), архиеп. Экклезиология в русском богословии в связи с экуменическим движением // Богословские труды. Сб. 21. М., 1980.
3. Воропаев Владимир. «Катехизис необыкновенно замечательный» // Лит. учеба. 1991. Кн.3.
4. Гусева Наталья. Единство — сквозь тысячелетия // Наш современник. 1994. № 5.
5. Завитневич В.3. Алексей Степанович Хомяков. Киев, 1902. Т. 1, кн. 1−2; 1913. Т.2.
6. Палиевский П.В. Розанов и Флоренский // Литературная учёба. 1989. № 1.
7. Сорокин Ю.Ф. Развитие словарного состава русского литературного языка в 30−90-е годы XIX века. М.; Л., 1965.
8. Флоренский П. Около Хомякова (Критические заметки). Сергиев Посад, 1916.
9. Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988.
10. Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1900.
11. Хомяков А.С. Сочинения богословские. СПб., 1995.
12. Цимбаев Н.И. Славянофильство. Из истории русской общественно-политической мысли XIX века. М., 1986.