Штыковой бой

Главы из воспоминаний о Великой и Гражданской войнах

Скромная красная Анненская ленточка, кончающаяся, некогда серебряной, а ныне почерневшей от времени кистью. Реляция: "За штыковой бой". С невольной улыбкой рассматриваю я зарисованную в памяти картину.
Подходящая и уже недалекая осень бросила разноцветную пастель на листву кустов и деревьев и заволокла легким туманом свежий утренний воздух. Мне приказано произвести разведку и выяснить расположение немцев в разделяющем нас густом лесу, по ту сторону которого находится широкое озеро. За ним, согласно моей двухверстке, пологий подъем всходит до проезжей дороги, а за нею снова начинается лес. Это было где-то в треугольнике Зегевольд – Венден – Нейи.
Взяв с собою двух унтер-офицеров и два десятка солдат, я направился через лес к озеру, рассчитывая, с его берега, увидать противоположную сторону и, может быть, оттуда выяснить немецкое расположение. Недавно прошедшие обильные дожди окончательно размягчили и без того сырую почву, и легкий треск попадавшихся под ноги мокрых сучьев не выдавал наше присутствие. Внезапно взлетевший глухарь, или испуганный нами олень мало беспокоили нас, являя собой обычные голоса жизни леса.
Как только, сквозь кружево зелени, голубоватым мазком проглянула поверхность озера, я, с унтер-офицером Афониным, тихонько пополз к берегу, оставив в чаще остальных. Там, на противоположном берегу, в полуверсте от нас, были немцы. Несколько человек, сидя у самой воды, ловили рыбу, другие стирали белье. По проходившей по скату дороге тянулась артиллерия. На скате расположились отдельные люди – многие без шинелей и оружия. Эта мирная картина, эта беспечность немцев с очевидностью указывали на то, что такая роскошь могла быть позволена при условии надежного охранения со стороны леса. Тревожащий характер этого открытия вполне разделял со мной и Афонин. Поставленная нам задача требовала выяснения мест немецких застав.
Тот, кто знаком с работой разведчиков знает, что они – глаза и уши армии и что успех их работы заключается не в открытом столкновении с противником, а в необходимости остаться незамеченными при выполнении поставленной им задачи, одновременно являющейся гарантией их безопасности.
На моей двухверстке усмотрели мы единственную проходившую по лесу дорогу, отметили выбранное нами для наблюдения место и двинулись к нему со всеми предосторожностями. Избранный по карте пункт оказался, в действительности, ещё лучше чем предполагалось: густые кусты калины, боярышника, орешника, оплетенные по низу длинными колючими стеблями дикой малины, создавали глухую стену с неглубоким рвом впереди, тоже заросшим высокой травой, с протиснувшимися в нее жгутами ежевики. В пяти шагах, прямо перед нами, проходила лесная дорога, с глубокими колеями заполненными водой. Лежа в густых зарослях, мы могли видеть её на протяжении 20-ти саженей, так как, уходя в сторону немцев, она слегка сворачивала, а ведя к нашим, скрывалась из вида за сильно выдвинувшимися вперед кустами орешника.
Главная доблесть разведчика – терпение и напряженное внимание, которым мы и отдались. Ждать пришлось недолго. Вскоре послышалась немецкая речь, и мимо нас прошел немецкий дозор из семи человек. По их громким голосам было ясно, что они считают себя в полной безопасности и не считают нужным принимать меры предосторожности. Минут через двадцать они прошли обратно. Отсутствие их продолжалось целый час, после чего они снова появились и снова вернулись через те же двадцать минут. Трижды пропустили мы их мимо себя. То, что немецкая застава находится где-то поблизости и, вероятно, у края дороги уже не могло быть подвержено сомнению.
Как только прошел возвращавшийся назад дозор, унтер-офицер Афонин перебрался в кусты орешника, закрывавшего вид на дорогу, где и остался наблюдать. Хорошо помню, что взглянув на часы, я увидел, что стрелки показывают без четверти час и, почти в то же время, услышал шум приближавшихся голосов. Около 30-ти человек немцев прошло мимо нас. Они шли гуськом, стараясь избежать шлепанья по воде и держась на хребте противоположной обочины. Впереди шел офицер, о чем-то разговаривающий со следующим за ним унтер-офицером.
Разведка или смена заставы? Разрешение этого вопроса не заставило ждать себя долго. Не прошло и получаса, как прошли назад 30 человек, но не те что прошли раньше. Тех вел офицер высокого роста, этих же – маленький и толстый. Смена!
Когда снова появился патруль и, затем, снова вернулся, неожиданно возле меня оказался Афонин.
– Господин прапорщик, немецкая застава шагов 50 впереди, за этими кустами. Два часовых на дороге. Шесть человек ходили сменять секреты на нашей стороне. Должно быть столько же и по другую сторону. Дозоры у них конечно тоже есть. Стало быть, на заставе не больше 15-ти душ. Не захватить ли? Пулеметов у них нет. Если сзади подойти? И нам назад легче уйти будет.
Причины, по которым я дал уговорить себя, зиждились на том, что моему земляку Афонину, с которым я был знаком с детства, я верил больше чем самому себе, а также и потому, что обратное возвращение грозило обратиться в катастрофу.
Итак, мое войско было разделено на две части. Мы с Афониным и десять солдат должны были атаковать заставу, а унтер-офицер Мымрюк, с остальным десятком, должен был выйти к повороту дороги, прикрыть наше нападение в случае неожиданного появления немцев с тыла и, перейдя дорогу, отходить в направлении атакованной нами заставы.
До начала нашей атаки, всё произошло так как и предвидел Афонин. Немецкая застава располагалась на небольшой пролысине, шагах в 20-ти от дороги. Из кустов я наблюдал предмет моего вожделения: немецкого офицера. Он склонился над, стоявшем на небольшом костре, чайником и, казалось, что сама судьба делает его легкой добычей. Увы, жизнь показала совсем другое!
Когда, с громким криком и со штыками на перевес, мы бросились из кустов, то офицер исчез из моего поля зрения, а всё мое внимание обратилось на бегущего солдата, которому я и бросился наперерез. Тот увидел меня и, изменив направление, поскакал в лес. Я за ним. Мы неслись, разделенные четырьмя шагами. Более молодой, я догнал его и, выбросив вперед винтовку, надеялся проколоть ему спину. Мой удар в защищенную вещевым мешком спину немца имел неожиданный результат: штык не проколол мешка, а только толкнул немца в спину, отчего он побежал быстрее, а я, остановленный выпадом, принужден был догонять его ещё раз. Так и бежал я за ним, повторяя один и тот же прием, имевший один и тот же результат.
После трех-четырех раз, я вдруг впервые заметил, что мой противник не имеет никакого оружия и, очевидно, никакого другого намерения кроме стремления бежать всё равно куда. Следующая, пришедшая в голову ясная мысль явилась в форме вопроса: зачем я бегу за ним? Тогда я остановился, переводя дыхание и едва сдерживая душивший меня смех. Мой немец тоже остановился, сел на землю, выгнув колесом спину и закрыв обеими ладонями уши, представляя собою фигуру полного отчаяния. Я подошел к немцу и сел рядом с ним. Не знаю, слышал ли я биение собственного сердца, но то что слышал стучало чрезвычайно ясно. Немец не менял своей позы.
– Не бойся, сказал я ему, я не сделаю тебе никакого зла.
Услышав немецкую речь, немец взглянул на меня но, увидев перед собой русского офицера, снова закрылся руками. Некоторое время мы сидели молча. Я произвел ещё несколько попыток заговорить с ним, но он или не слышал, или не был в состоянии отвечать. Так и застал нас разыскивавший меня Афонин. Этим и кончился "штыковой бой"!
Возвращение наше было триумфально. Во-первых, мы привели восемь человек пленных. Во-вторых, не имели никаких потерь. А в-третьих, Афонин вынул из немецкого пулемета Шварцшлозе замок и, ударом приклада, исковеркал кожух пулемета. Что же касается меня, то, откровенно говоря, я даже не видел где стоял пулемет, как и не понял, куда исчез немецкий офицер. Среди пленных его не было.
Весь проведенный нами "штыковой бой" больше напоминал детскую игру в догонялки, так как ни у одного из взятых пленных не оказалось никакого оружия, брошенного ими во время бегства. На мой недоуменный вопрос; почему они не оказали сопротивления, один из пленных ответил: "Я, абер ди Руссен зинд ганц шреклихе лейте!"(Да, но Русские такие страшные люди!)