Несколько кавалерийский вопросов

Выпуск II

1. Место конницы в бою и причины неустойчивости взглядов на работу и назначение конницы

2. Подготовка офицеров к командованию отрядами

3. О призах, выдаваемых офицерам за скачку и езду

4. Маллеин, как мера искоренения сапа в полках

 

Издал В. Березовский

Комиссионер Военно-учебных заведений

Санкт-Петербург, 1910.

 

 

Место конницы в бою и причины неустойчивости взглядов на работу и назначение конницы

К сожалению, в последнее время вновь часто приходится читать статьи, проводящие тот взгляд, что, в виду усовершенствования огнестрельного оружия, способов борьбы и современных боевых порядков, кавалерия утратила свою роль на полях сражения, и что грозные когда-то атаки конницы перешли в область славных преданий. В лучшем случае авторы этих статей благосклонно соглашаются оставить этому отжившему свое время, роду оружия некоторую роль при стратегических разведках и преследовании разбитого противника.

Встречающиеся все реже и реже сторонники кавалерийских атак, у которых все же между строк сквозит недоверие к ним, рекомендуют воспитывать конницу в мирное время так, чтобы она была в состоянии проходить быстрыми аллюрами большие пространства и, не утомляя лошадей и оставаясь способной к бою, в возможно короткое время проскакивать обстреливаемые противником площади. Следовательно, из этого взгляда мы не можем не сделать вывода, что кавалерии нет места на самом поле сражения, а ее приходится вызывать откуда-то издали.

Так ли это на самом деле?

Мне сдается, что приведенные взгляды в корне неправильны.

На мой взгляд, место для конницы на полях сражения не только всегда найдется, но ее место именно там и даже в возможной близости к передовым частям пехоты.

На ответ, что это трудно и невозможно, я отвечу, что невозможного на свете нет и что на войне все трудно, по это именно и есть та причина, почему наша конница должна быть подготовленной и уметь более чем в былое время, применяться и пользоваться местностью, уметь пробираться по таким дебрям, которые в прежнее время она избегала, должна принимать такие строи, в которых она, возможно, менее терпит от огня, и уметь скрываться за такими предметами, которыми она прежде пренебрегала, но место конницы всегда в первых рядах сражающихся. Только тогда она может быть в состоянии воспользоваться минутой и нанести своевременный, неожиданный и губительный удар противнику.

Нахождение же конницы в далеком резерве, в тылу или на флангах растянутых ныне позиций и вызов ее оттуда в нужную минуту никогда ни своевременным, ни неожиданным для противника быть не может, а, следовательно, делают конницу совершенно лишней в составе сражающихся на позициях корпусов и отрядов и роль ее сведется только к наблюдению за флангами.

Что всякая конница должна быть втянута и быть способной проходить большие пространства скорыми аллюрами – в этом, конечно, сомнения быть не может, но этой быстротой она должна обладать, как мне кажется, не для того, чтобы проходить перед атакой обстреливаемые противником открытые площади (допускаю это только, как редкий частный случай), а для того, чтобы неожиданно появляться в тех местах, где ее менее всего ждет неприятель, нанести ему в этом месте поражение и исчезнуть бесследно, чтобы появиться так же неожиданно в другом месте.

В успешность атак, веденных по открытому месту, я не верю по той причине, что обнаруженная пехотой или артиллерией кавалерийская атака, хотя бы только за две версты - никогда до атакуемых частей дойти не может, а если дойдет, то дойдет в таком разреженном и расстроенном виде, что атака эта результатной быть не может. За три минуты, которые потребуются коннице для прохождения двух верст, нервы всякой пехоты успеют успокоиться, а видя губительное воздействие своего огня на беззащитно несущуюся на нее конницу, даже самая плохая пехота, приобретет уверенность и необходимое ей спокойствие.

Совершенно другое впечатление и несомненный успех сулит неожиданная атака конницы; только она в состоянии одним своим появлением смутить самую лучшую и стойкую пехоту и, не считаясь с ее численностью, привести ее в полное расстройство и сделать к дальнейшему бою неспособной. Но для этого первым условием является присутствие конницы на поле сражения, умение ее видеть, так сказать, над противником скрываясь от его взоров, умение оценить и выбрать минуту и, не страшась потерь, ею воспользоваться.

Не больно ли видеть, что нашим будущим кавалеристам, вместо того, чтобы внушать им неоспоримую истину, что нет противника, который мог бы устоять против своевременной и стройной кавалерийской атаки, что неуспех такой атаки и неудачные действия конницы находят объяснения только в неумелости воспользоваться местностью, в горячности или неспособности ее начальника, - им со школьной скамьи уже толкуют о том, что роль кавалерии утрачена, а на маневрах они видят, что если у противника есть хоть один пулемет или пехота дала хоть один только залп, то целые кавалерийские части присуждаются к бездействию.

Во всех почти учебниках тактики мы находим, что кавалерия – такой дорогой род оружия, который надо беречь, дабы не подвергать напрасным потерям.

Напрасные, т.е. бесцельные, потери на войне – преступление, будь они в пехоте, артиллерии или кавалерии, это не подлежит сомнению, но исходя из той же истины, что кавалерия дорогой род оружия, стоящий больших денег государству, я пришел бы к совершенно другому выводу, а именно, что кавалерия, жертвуя собою в военное время и неся большие потери для достижения общих целей совокупно с другими родами оружия, должна вернуть государству те громадные средства, которые в мирное время тратятся на ее содержание.

Сбережение кавалерии должно пониматься в смысле сбережения ее конского состава, но не в бою, а до боя, в непереутомлении его ординарческой службой, не держании лишнее время под седлом, не изнурении сторожевой службой и не гонении бесцельно на разведки, т.е. не назначая два и три разъезда туда, где один легко справится с задачей. Одним словом, надо уметь беречь кавалерию там, где обыкновенно ее не берегут, и жертвовать ею там, где ее в последнее время почему-то стали сберегать.

Наши пехотные начальники никак не могут свыкнуться с мыслью, что лошадь не машина, а живое существо, требующее отдыха и корма, и что если этот живой организм надорвать с первых дней кампании, то он откажется служить на время всей войны и вместо важного фактора победы превратится в обузу.

Но, как только раздался первый выстрел, сбережение конницы неуместно, ее место в конном или пешем строю, но непременно в первых рядах сражающихся частей, она должна жертвовать собой, нести громадные потери и добиться громадных результатов.

Перемените, господа, взгляд на назначение, воспитание и требования, предъявляемые коннице, сразу переменится и ее работа и значение на полях сражения; не будет она тогда во время набега таскать за собою целые транспорты, не будут десятки полков оставаться в бездеятельности во время генеральных сражений и к коннице вернутся вновь те славные времена, когда она являлась вершительницею судьбы сражения и когда от ее действий зависел исход целых кампаний.

Недоверие к действию конницы на полях сражения я могу объяснить только нашим постоянным шатанием и неуверенностью в своих силах и в правильности своих убеждений.

Да, что говорить о таких принципиальных вопросах, как роль конницы на полях сражений, когда в более простых вопросах мы не можем разобраться целыми годами.

Для примера возьму действия передовых и разведывательных эскадронов. Этот ясный вопрос, казалось бы, не могущий вызвать недоразумения, дебатируется уже несколько лет и чем дольше, тем более запутывается.

Два этих необходимые, но совершенно различные вида кавалерийской службы смешали. Передовым эскадронам навязывают обязанности разведывательных, а последним – передовых и получается такой сумбур, в котором действительно трудно разобраться.

Смутило наших пишущих кавалеристов то обстоятельство, что в германском уставе не упоминается о передовых эскадронах и придается большее значение разведывательным, о том, что в том же уставе говорится о сторожевых эскадронах или частях, это видимо просмотрели; значит, не дело, а слово перепутало все понятия.

Приведу здесь те взгляды на этот предмет, которые мне не раз приходилось выслушивать и постараюсь указать на кажущиеся мне ошибки, затемняющие значение этого важного для кавалерийского дела вопроса. Одновременно коснусь и некоторых приемов организации разведки.

Приходилось, например, слышать, что разведывательные эскадроны обязаны держать между собою тесную связь.

На это могу ответить, что держание тесной между собою связи явно противоречить назначению разведывательных эскадронов, высланных в район действия противника и на далекое от своих сил расстояние, и лишает их возможности отыскать и раскрыть противника, так как разведывательный эскадрона, высланный специально с этой целью, естественно должен, возможно, скорее пройти разделяющее его от противника пространство и стремиться сделать это скрытно, обнаружение же себя высылкою разъездов, для восстановления нарушенной связи сразу же обнаружат противнику такой эскадрон и никак не могут способствовать его быстрому и скрытному движению.

Держание тесной связи между собою, ближайшая впереди фронта разведка и задержка противника входят в обязанности передовых эскадронов.

Говорили мне: "Слишком сильный разъезд вреден потому, что ослабляет конницу отряда, труднее и медленнее передвигается, с большим трудом скрывается от взоров противника", а вместе с тем рекомендуют: "При удалении противника более одного перехода от выдвинутой вперед конницы предпочесть высылку целых разведывательных эскадронов" и даже указывали, что от 6-ти эскадронного полка следует высылать один или два эскадрона.

Не отрицая того, что в некоторых исключительных случаях (как то, при появлении на известной местности большого количества неприятельских мелких разъездов и там, где требуется сила, чтобы прорвать сторожевое охранение противника и т.п. случаях), обстановка может вызвать необходимость высылки на разведку целого эскадрона или даже дивизиона, все же полагаю, что вводить в правило обязательную, при удалении противника на один переход, высылку разведывательных эскадронов, до получения некоторых сведений о противнике опасно, так как такой способ разведки может быть принят только в силу известных данных; некоторые же начальники, считая это обязательным, будут высылать разведывательные эскадроны, не считаясь с данной обстановкою и упуская из виду, что такой способ разведки, если он не вызван необходимостью, слишком ослабляет всякую кавалерийскую часть и вряд ли окупится добытыми этими эскадронами сведениями.

При посылке каждого разведывательного эскадрона нельзя терять из виду то, что такой эскадрон, главным объектом которого является пехота или кавалерия главных неприятельских сил, для отправившего его передового кавалерийского отряда потерян и разве только может поспеть к столкновению передовых неприятельских конниц.

Приходилось мне слышать и такой взгляд, что в том случае, если разведывательный эскадрон, выполняя свою задачу, наткнется на превосходные силы противника, то должен отходить на свои главные силы и т.д.

Отступать на свои главным силы, задерживая противника, и выиграть возможно, больше времени для изготовления своего отряда, входить в обязанность передового эскадрона; разведывательный же, наткнувшись на превосходные силы неприятеля, должен уклониться и заглянуть им в тыл.

Задерживание превосходных сил для одного эскадрона возможно только тогда, когда за ним в близком расстоянии идет его отряд; удерживать же наступление противника на расстоянии целого перехода от своих сил, но, имея за собою поддержки (что и противнику не может быть неизвестным), для одного эскадрона непосильная задача.

Задерживать превосходного в силах противника, в тоже время, ведя ближайшую разведку, может только передовой эскадрон, опираясь на свои главные силы, идущие за ним в расстоянии 10-15 верст, и может задержать только такого противника, который точно не знает, что перед ним, один ли эскадрон или авангард всего отряда.

Считать разведывательные эскадроны первой завесой мне кажется ошибкой, так как, если их выслано даже много (что нежелательно в виду ослабления отряда) и им назначены районы, то все же держать связь по фронту они не могут, иначе неминуемо обнаружат себя противнику с первых же шагов.

Вступая в бой, когда они встретят равные силы и, уклоняясь от столкновения, когда оно им успеха не сулит (иначе они никаких сведений не добудут), разведывательные эскадроны, стараясь держаться данного им направления, могут быть вынуждены, во избежание столкновения или ухода от преследования, совершенно и надолго покинуть назначенный им район.

Требование оставления поста или разъезда для наблюдения за покинутым районом, а также оставление передаточного поста для доставки донесений опять только применимо передовыми эскадронами, между которыми и следующими близко за ними главными силами нет неприятеля; оставлять же такие посты в районе действий противника и при движении его вперед совершенно невозможно, так как они сейчас же будут сняты.

Завесу могут составить только передовые эскадроны, когда каждому из них намечен его путь следования и район действия, который он бросить не может, за который отвечает даже тогда, когда временно уклоняется от него для поддержки соседа. Такой передовой эскадрон, ведя непрерывную ближнюю перед фронтом разведку (от 3-х до 5-ти верст приблизительно), поддерживает тесно связь с соседями, а, наткнувшись на превосходные силы противника, задерживает их на каждом шагу и медленно отступает на свои силы.

Понятие о времени высылки наступающим отрядом таких передовых эскадронов тоже часто определяется не очень ясно, так, н.п. приходилось слышать, что передовые эскадроны высылаются тогда, когда прервана первая завеса, т.е. линия разведывательных эскадронов, но ведь если она прервана, то в лучшем случае донести об этом получится почти одновременно с появлением неприятельских разъездов у наших головных сил, т.е. тогда, когда выдвигать какую-либо завесу уже поздно; затем говорят, что передовой эскадрон выдвигается только в том направлении, откуда грозить опасность, т.е. как бы для того, чтобы заткнуть прорыв между разведывательными эскадронами. Это также мне кажется совершенно неисполнимым по той причине, что заткнуть прорыв или преградить путь прорвавшимся через такой прорыв неприятельским разъездам немыслимо, так как прорвавшись, они разойдутся во все стороны.

Затем нельзя забывать, что разведывательные эскадроны действуют в расстоянии более перехода, тогда как передовые эскадроны в 10 верстах от своих главных сил.

Мне сдается, что пользы от передовых эскадронов можно ждать только тогда, когда они наступают по точно составленной схеме и по точно указанным им путям, и на одной линии впереди своих сил в 10 и 15 верстах впереди их и закрывая собою весь фронт наступления нашего отряда.

Высланные же пакетами, т.е. только туда, откуда, по часто неверным сведениям, грозит опасность, они никакой пользы принести не могут, а, наступая без тесной по фронту между собою связи, легко могут оторваться и опоздать к столкновению главных сил.

Указания, что на маневрах часто получаются запоздалые и неточные донесения, относящиеся в большинстве случаев к положению противника за ночь, что с начала движения или боя донесения почти прекращаются или запаздывают, это – справедливое нарекание на кавалерию, которое, к сожалению, приходилось слышать почти после каждого маневра, но причина этого хронического явления, по моему мнению, обыкновенно объясняется не совсем верно.

Запоздалые и неточные донесения не зависят в большинстве случаев от данного разъездам сбивчивого и неопределенного направления, а происходят от того, что нашим офицерам дают слишком мало практики разведывательной службы, а запоздалость, донесения после начала движения сторон имеет место не потому, что первая серия разъездов устала за ночь, а является следствием физической невозможности для разъезда, следящего за движением неприятельской кавалерийской колонны, дать своевременное донесение в том случае, если столкновение кавалерийских отрядов происходит в тот же день, и место этого столкновения является конечным пунктом движения. Причина тому простая: следить за наступающим противником, после его выступления с бивака, разъезд скрыто и в стороне от дороги, по которой наступает неприятель, следовательно, в стороне от кратчайшего направления до выславшего его отряда; посланный с донесением от этого разъезда должен скрываясь и обходными путями, часто по лесам и болотам и не пользуясь дорогами, доставить донесение. Если противник наступает только переменным аллюром, то и тогда ясно, что донесение, в лучшем случае, может дойти до отряда только одновременно с его появлением. Видеть свои донесения, посланные после начала движения противника (при однодневных маневрах), опоздавшими и получить за это упрек, это участь каждого начальника дальнего разъезда, как и командира разведывательного эскадрона. Мне казалось бы, что следует задачу дальнего разъезда или разведывательного эскадрона считать исполненною хорошо, если они дадут основательные сведения, раскроют силы и группировку противника и уведомят о них своевременно, но о направлении и переменах во время движения противника они могут известить свою часть только в том случае, когда имеют дело с пехотою или когда маневр длится несколько дней.

Вторая серия разъездов тоже этому горю помочь не может, так как, высланная утром, она застанет противника на походе; для нее еще сложнее, уклонившись от встречи с передовыми его частями, заглянуть что за ними находится, разобраться в обстановке и своевременно послать, а в особенности доставить донесения.

Ценные сведения о близком наступлении противника, об его силе и направлении могут дат только правильно распределенные и работающие передовые эскадроны; только они, в тесной связи друг с другом, откидывая передовые части противника и задерживая его главные силы, заставляя их разворачиваться, заглядывая своими мелкими разъездами ему в тыл, могут определить его силы и взятое им направление. В то же время, медленно отступая на свой авангард, они выигрывают время настолько, что всадник, посланный с донесением, скачущий по прямой ближайшей дороге, может его доставить своевременно. Вторая cepия разъездов может быть выслана только, 1) когда требуется проверить полученные за ночь донесения, 2) по тому направленно, откуда не поступило ожидаемого донесения, или 3) для расследования места, куда не было послано разъезда первой серии и необходимость которого выяснилась впоследствии. Вводить высылку второй серии разъездов в обязательное правило не желательно, так как это сильно ослабляет эскадроны людьми, а в особенности офицерами и, следовательно, эта высылка должна иметь место только при необходимости.

К сожалению, мне приходилось слышать мнение, что разъезд состоит только из офицера начальника разъезда и его заместителя, все остальное – конвой и средство для доставки донесений.

Это указание всецело взято из французского устава и доказывает только неуверенность и недоверие французов к своим нижними чинам и укоренившейся у них взгляд на солдата как на пешку.

Не перенимать, казалось бы, нам следует этот взгляд, а искоренять его всеми силами. Разъезд только тогда может и будет работать хорошо, когда каждый составляющей его низший чин будет деятельным, понимающим помощником офицера, а не пешкою, способною только по команде броситься в атаку.

В заключение позволю себе сказать, что как передовые, так и разведывательные эскадроны, при правильной веденой разведке, безусловно, нужны как те, так и другие бывают необходимы, но тем и другим должны быть поставлены ясные и определенные требования, смешивать которые нельзя; указать заранее сколько и какие эскадроны должны быть высланы также трудно, это всецело зависит от обстановки, а по умению начальника разобраться в этом скажутся его способности в управлении отрядом и умение пользоваться своими силами.

Не говоря уже о прежних маневрах, маневры последних двух лет под Красным Селом дали массу ценного материала и указаний в применении как передовых, так и разведывательных эскадронов и наглядно показали, как опасно смешивать представляемые им требования.

Также как нельзя возлагать на дальние разъезды обязанностей походных застав, нельзя смешивать работу разведывательных и передовых эскадронов, иначе ни те, ни другие не будут в состоянии выполнить своего назначения.

Итак, мне казалось бы, необходимым твердо установить:

Разведывательный эскадрон есть дальний разъезд силой в один эскадрон, действия которого не могут быть связаны расстоянием от главных сил, необходимостью составлять завесу и держать какую-либо связь.

Поручив такому эскадрону вполне самостоятельное производство одной только разведки, его высылают, когда для добычи сведений нужна сила.

Передовой эскадрон составляет завесу, не пропускает неприятельских разъездов, поддерживает дальше разъезды своего отряда, если они отброшены противником, производит ближнюю разведку и задерживает наступающие части противника; поэтому его действия связаны расстоянием от главных сил (10-15 верст) и он обязан держать тесную с соседями, связь по фронту и связь со своим отрядом в глубину.

На нем всегда лежит ответственность за порученный его охранению и наблюдению участок.

Передовой эскадрон есть сторожевая или походная застава.

Разведывательный эскадрон – разъезд.

Я остановился так подробно на вопросе о передовых и разведывательных эскадронах потому, что, как мне сдается, этот вопрос, имея громадное боевое значение, требует скорейшего разъяснения и твердой постановки, но есть и более мелкие и менее важные вопросы, доказывающие нашу неуверенность в себе, шатание и наклонность перенимать без всякой надобности образцы от наших западных соседей. Так мне, например, приходилось слышать о необходимости введения у нас четырехрядных отделений; на мой вопрос, почему нам изменять гораздо более удобный расчет по три, я другого ответа не услышал: "Это принято во всей западной кавалерии". Доказательств же преимущества расчета по четыре я добиться не мог.

А Офицерская кавалерийская школа, сколько она вносит разлада, шатания в вопросах высидки лошадей, обучения ездоков и т.п.

Меня причисляют к заклятым врагам Офицерской кавалерийской школы, но это неправда, я враг не школы, а постановки дела в Офицерской школе и враг потому, что вместо той громадной пользы, которую школа должна была бы принести, она приносит отечественной коннице вред; я никогда не был врагом учебного эскадрона и той же Офицерской школы, как она была поставлена в первые годы своего существования и не был врагом, а поклонником, оттого что эти заведения давали действительную, осязательную пользу.

С легкой руки школы последних времен, когда руководителями и начальниками явились люди почти не служившие или служившие очень мало в строю и специализировавшиеся только на прыжках и в езде не знающие и не желающие считаться с нуждами и требованиями строевых частей, явилось шатание во всех полках кавалерии.

Прежде мы держались Высочайше утвержденного устава и указанных нам там образцов, учебный эскадрон и школа их укрепляли и проводили для всех полков русской кавалерии одни образцы и одни требования. Во всех полках требовалась одинаковая посадка, одинаковое владение оружием, одинаковая выездка молодых лошадей. Теперь же школа, отбросив самовольно устав, практикует то выездку по системе Фелисса, то от нее отказывается, то проводит обучение молодых солдат прямо на мундштуках, не давая уздечек, то допускает выездку на длинных, то проповедует езду на безобразно коротких стременах, вводит, вопреки уставу, фехтование по итальянской системе и т.д.

Доказывать ошибки и преимущества того или другого я не собираюсь, скажу только одно, что Офицерская кавалерийская школа упустила из виду, что она создана не для испытаний, а для того, чтобы проводить во всей кавалерии нашей армии однообразие в требованиях и строгое придерживание Высочайше утвержденного устава. Для опытов и для различных испытаний состоит при школе эскадрон, с ним и на нем можно испытывать всякие кажущиеся полезными нововведения, увидав и сознать пользу которых, школе следует входить с ходатайством о принятии их во всей кавалерии, но испытывать новшества на переменном офицерском составе, внося разлад, разнообразие и различные взгляды на дело в ряды кавалерийских полков, – она не должна. К тому же школа забыла, что она воспитывает не берейторов, а строевых офицеров и средство (например, хорошую езду, преодоление препятствий и т.д.) превратила в цель.

Часто я задаюсь вопросом: ведь нить явления без причины, где же та причина, которая создала всеобщее шатание, где же причина нашей неустойчивости, где кроется причина нашего недоверия к себе. Ведь прежде такого явления не замечалось, все мы держались одного и все казалось ясным, а когда вводилось что-либо новое, то и оно было ясно, практично и обязательно для всех.

Нашел я своим вопросам только один ответ: перевелись настоящие опытные кавалеристы, всю свою жизнь посвятившие любимому делу, изучившие до тонкости порученный им материал, испытавшие сотни раз на себе самих все отрасли нашей службы от ведения разъездов и командования постами до командования эскадронами, полками и дивизиями на многочисленных маневрах и войне включительно. Ряд неудач при применении того или другого способа действий научил их взвешивать и испытывать разные рекомендованные способы действий и выбирать из них самый практичный и целесообразный, который они и проводили в жизнь, основываясь не на вычитанном из книжек или на кабинетных рассуждениях, а на жизни, на опыте и практике.

В настоящее время трактуют о кавалерийских вопросах в большинстве случаев офицеры Генерального штаба и часто сравнительно молодые. Откуда же они набрались необходимых для этого опытности и знания дела? Проследим их службу: корнет, часто подпоручик и пехоты или артиллерии, прослуживший три года в строю, поступает в академию, где по своей неопытности должен принимать на веру все, что ему говорит профессор; отнестись критически, взвесить и придти к известному заключению он не может; профессор же сам подготовил свою лекцию по книжке или говорить то, что ему подсказывает его рассудок и фантазия, между тем мы часто видим, как кажущейся идеальным в теории способ, на практике дает самые отрицательные результаты.

Не знаю, правда ли это, но мне; говорили, что из всех читающих лекции, в Академии Генерального штаба профессоров, нет ни одного кавалериста.

Окончив академию, молодой офицер поступает на один год в Офицерскую кавалерийскую школу, которая ему, кроме практики в выездке лошади, манежной езды и 2-х месяцев парфорсных охот, ничего не дает и вот с этим легким кавалерийским багажом молодой офицер является в полк для командования эскадроном. На эскадроне начинается его действительная подготовка для дальнейшей кавалерийской службы, и хорошо, если за два года командования ему, в лучшем случае, будет дано 10 самостоятельных поручений, из которых он побывает раза 4 в охранении, раза 4 в передовом эскадроне и раза 2 в разведывательном, при чем он там сразу является начальником, который должен учить, а не учиться.

Можно ли в 2-4 раза испытать на деле все отрицательные и положительные стороны того или другого вычитанного из книжки способа действий и придти к твердому заключению, увидеть все разнообразные действия и уловки противника и приобрести навык, моментально найтись для противодействия им. Мне кажется, что это невозможно и что навык, сметка и быстрая решимость вырабатываются долгим пребыванием в строю и опытом.

Часто приходилось слышать, что дело, для изучения которого малообразованному человеку требуются долгие годы, образованный человек постигает в короткое время, а потому для офицера Генерального штаба два и даже один год командования эскадроном совершенно достаточны. На это я могу ответить только то, что идеально образованный человек все же никогда так не ориентируется и не найдется в северных лесах, сибирской тайге или степях, как неграмотный житель лесов, тайги и степей, а опытный охотник всегда сноровистее и успешнее обложит, обойдет, скрадет и убьет зверя, чем самый образованный охотник-новичок, мало знакомый с привычками и ходом зверя.

Война та же охота, но на самого хитрого и коварного зверя – человека.

Я не только не враг образования, по горячий поклонник того, чтобы, если это было бы возможно, все наши кавалерийские офицеры проходили курс Академии Генерального штаба. Я откровенно признаюсь, что не раз в жизни мне приходилось искренне пожалеть о том, что условия службы в захолустьях, где не было ни книг, ни образованного общества, лишили меня возможности подготовиться в академию и окончить в ней курс, но все же не могу не признать, что знание приданное опыту громадный плюс, а знание без опыта, пожалуй даже минус, так как порождает неуверенность, а с нею неизбежно шатание воли.

Прокомандовав два года эскадроном, молодой офицер Генерального штаба назначается в штабы, где, выезжая изредка на маневры и учения, является в роли наблюдателя и критика, но непосредственное участие в большинстве случаев в них редко принимает. Так проходят долгие годы, до того дня, когда настала очередь принять полк. Командуя полком и в высших должностях, писать некогда да и неохота, а во время пребывания в штабах досуга больше, да и ближе стоишь к бумажной части, и вот, начитавшись иностранных брошюр и книг, капитан Генерального штаба пишет и трактует о кавалерийских вопросах и по малой своей опытности, не будучи в состоянии рекомендовать что-либо свое, проводить мысли и взгляды, прочитанные в иностранных военных журналах и книгах, подкрепляя их германскими, австрийскими и французскими кавалерийскими авторитетами и непременно критикуя все свое. Если имя автора таких статей часто встречается и он умеет изложить свои произведения в красивой форме, то он приобретает славу сведущего, следящего за военной наукой кавалериста, к его статьям прислушиваются, и некоторые рекомендуемые им вещи приказывают и испытать. Малый же контроль высших начальствующих лиц, а иногда и их неопытность и дают возможность принимать в полках или даже эскадронах то, что тому или другому командиру больше нравится. Таким примером заражаются конечно и младшие офицеры.

Вот что создало у нас в кавалерии это постоянное шатание из одной стороны в другую, вот что создало искание образцов на западе и слепое подражание им, а вместе с этим пренебрежение ко всему своему, и привело к тому, что нет почти двух полков в русской кавалерии, где работали бы одинаково и где царил бы один и тот же взгляд на разведку, на роль конницы на театре военных действий и на поле сражения.

Для того чтобы поднять в нашей коннице упавший дух, чтобы воскресить упавшее ее значение, чтобы вновь вселить в нее веру в себя, бросьте, господа, это пагубное шатание из стороны в сторону, выработайте твердые убеждения и требования, не лишайте наших образованнейших офицеров практики, не позволяйте каждому эскадронному командиру, командиру полка и начальнику дивизии мудрствовать лукаво, не меняйте своих убеждений и выработанных форм ежегодно, на том основании, что у немцев принято другое, воспитайте в кавалерии уверенность в том, что ее призвание не сберегать себя, а, действуя отважно, погибать с пользой для отечества и попробуйте пожить своим умом, а не подражанием. Приучайте конницу уже на маневрах содействовать общим целям, а не гоняться исключительно за кавалерией противника и приучайте бить эту кавалерию только тогда, когда она мешает исполнению данной вам задачи. Этим вы откроете нашей коннице широкие задачи, дадите ей широкую инициативу, воскресите веру в себя и приучите силою срывать на полях сражения венцы славы, которыми она себя покроет.

 

Подготовка офицеров к командованию отрядами

В отчете о войне с Японией "Итоги войны" генерал адъютанта Куропаткина, нет главы, где читатель не встретился бы с обвинением начальствующих лиц всех степеней в неподготовленности их к командованию, в неумении согласовать действия различных групп войск или на примеры, доказывающие эту неподготовленность. На странице 274 этого труда значится:

"Из помещенного в приложении N 11 заключения о действиях наших войск под Плевною, написанного мною 27 лет тому назад, видно, что большая часть наших ошибок под Плевною повторялась под Сандепу и в других боях с японцами. Такой вывод указывает, что в самой системе подготовки наших войск и их начальников в тактическом отношении в мирное время существуют такие недочеты, которые мешали нам значительно подвинуться вперед в боевом отношении в течение полустолетия времени".

Да, несомненно, эти недочеты существовали и, к сожалению, существуют до сих пор и найти причину их при некотором желании, мне кажется не трудно. Эти недочеты кроются не в бездарности, малом развитии и лени наших офицеров, а в том военном воспитании, которому они подвергаются, уже по окончании школы в рядах армии и в той постановке дела, которая убивает всякий интерес, всякую самостоятельность и творчество и сводить все к отбыванию номера.

Когда же и при каких обстоятельствах набраться нашему офицеру опыта и сноровки для командования отрядами из трех родов оружия, когда ротные, эскадронные и батальонные командиры, даже большинство командиров полков и много генералов никогда не были в положении ответственных, самостоятельных начальников хотя бы небольших отрядов даже на маневрах.

Как же требовать от людей подготовки к командованию отрядом в военное время, когда в мирное время они к этому не готовились.

Кого же винить в этом?

Этих ли офицеров, систему ли, или тех начальников, которые не заботились дать своим подчиненным необходимую практику в мирное время и подготовить из них для войны опытных, полезных деятелей?

Наших молодых генералов изредка назначают начальниками отрядов из трех родов оружия, в большинстве случаев для оценки их способностей перед назначением на высокие должности, т.е. им производят как бы экзамен.

Зная, что от исхода такого маневра зависит их будущность, что командование отрядом выпадает им на долю редко и что по одному только разу судят об их способности, эти генералы обыкновенно совершенно отказываются от своей, так сказать, индивидуальности и своего я, считаются только с мнением старшего начальника, высказанным им на предыдущих разборах и ни за что не принимают рискованного или оригинального решения, а стараются выйти из трудного положения; принимая самое шаблонное решение, лишь бы их не могли упрекнуть в отступлении от инструкций.

Что же требовать от младших чинов, которым командование самостоятельными отрядами на маневрах почти не выпадает на долю, и которым поэтому не где выработать ни опыта, ни самостоятельности, ни знакомства с особенностями различных родов оружии.

В лучшем случае этим младшим чинам приходится участвовать в решении тактических задач или военной игре на планах. Но ведь десятки бумажных решений, в которых принцип угождения начальнику сохраняется во всей силе, не могут дать и тени того опыта и сноровки, который дает хоть одно командование действительным отрядом из живых людей, с их особенностями и их различными взглядами и привычками.

Как требовать твердого, непоколебимого решения и уверенности в себе в военное время, когда, даже при решении задач на планах, у большинства наших офицеров замечается опасение принять решение, соответствующее их убеждению и характеру и готовность отстоять его; все и здесь сводится к тому, чтобы своим решением не возбудить неудовольствия руководителя и не стать в противоречие с высказанным им взглядом.

Винить наших офицеров я не берусь, скорее вина за такое отношение к делу падает на начальников, которые часто, вместо совета и указания на ошибку, высказывают неудовольствие за самостоятельное и оригинальное решение, упуская совершенно из виду, что на свете нет двух людей, которые мыслили бы одинаково и которые одинаково решили одну и ту же задачу.

При разборе маневра можно и должно указать на нецелесообразность того или другого принятого способа действий, но опасно выказывать неудовольствие только за то, что действия отряда не совпали с той картиной, которую руководитель нарисовал себе мысленно заранее. Такой разбор приносит один только вред, убивая всякую инициативу, самостоятельность и творчество, которое следует поощрять и воспитывать.

Мне сдается, что только оригинальное решение может и должно иметь цену, шаблонное же доказывает несостоятельность человека, неспособность его и неуверенность в себе, а хуже этого последнего порока для начальника быть не может.

Есть и еще причина, мешающая правильной подготовке командного состава и влияющая на то, что младшие начальники так редко привлекаются к командованию самостоятельными отрядами из трех родов оружия. Она, как мне кажется, кроется в том, что, как только войска соберутся в лагерь, сейчас же замечается стремление разыгрывать маневры большими частями и возможно урезать время, предназначенное для маневрирования мелкими отрядами.

Крупные начальники, как более влиятельные, успевают урвать для себя в ущерб младшим насколько дней, не заботясь о том, что от этих нескольких дней страдает подготовка войск. Каждый род оружия старается захватить и использовать лично для себя возможно больше времени. "Своя рубашка ближе к телу", а при коротком лагерном сборе и при привычке преследовать только свои узкие интересы, каждый день дорог, и большинству начальников ближе к сердцу обучение и усовершенствование своей части для представления ее на смотр, чем преследование общих целей обучения и развитие офицеров и нижних чинов других частей.

Видеть свою часть разбросанною по клочкам, служащею для обучения офицеров чужого рода оружия, которые, бывает, ставят ей невыполнимые задачи и не умеют ее применять, вызывает досаду; это понятно, но что же делать. Имея в виду общую пользу, приходится мириться с отрицательной стороной мелких маневров, так как даже эти отрицательные стороны служат к поучению, как офицеров, так и нижних чинов.

Переезжая от одного отряда к другому, начальник может и должен возможно парализовать эти неправильности, давать свои указания и советы и требовать от своих, хотя и разбросанных частей правильной работы, но стараться избавиться от мелких маневров ни один начальник не имеет нравственного права, так как всегда должен помнить, что войска собираются в лагерь для знакомства между собою и для достижения общих целей, а одна из главных всегда будет подготовка начальников для военного времени.

Кроме того, не следует упускать из виду, что маневры малыми отрядами единственное время, в которое младшее офицеры и нижние чины учатся разведывательной и сторожевой службе, видят на деле биваки, охранение, боевые порядки чужих родов оружия и применяют сами на практике приемы разведки, которым их учили зимой. На маневрах большими отрядами, от полка высылаются три-шесть разъездов, на малых же от каждого эскадрона высылается то же количество, что дает заботливому командиру эскадрона возможность в 2-8 таких маневра обучить основательно весь состав своего эскадрона одной из главных отраслей нашей кавалерийской службы.

Эгоистические расчеты не должны в этом важном деле играть роли, вот почему, мне кажется совершенно необходимым, чтобы расписание летних сборов войск было рассчитано и составлено так, чтобы начиная с эскадронного командира и выше все наши офицеры за каждый лагерный сбор назначались хоть один раз самостоятельными начальниками отрядов из трех родов оружия.

Это дало бы им возможность ознакомиться с особенностями пехоты и артиллерии, дало бы им навык командовать и принимать на себя ответственность и подготовило бы из них таких начальников, на недостачу которых в Турецкую и Японскую, войны указывает генерал-адъютант Куропаткин.

 

О призах, выдаваемых офицерам за скачку и езду

Часто приходится слышать жалобы на то, что езда в нашей коннице совершенно упала, что офицеры ею не интересуются, что выезжать лошадей некому и что состав офицерских лошадей плох.

Все эти сетования, к сожалению, надо признать справедливыми, а потому необходимо найти средство для поднятия между офицерами езды и покупки ими дорогих и породистых лошадей. Военное ведомство затрачивая на этот предмет большие деньги, обратило свое внимание почти исключительно на офицерские скачки. Скачки, бесспорно, развивают лихость в каждом кавалеристе, однако, казалось бы не менее необходимо для кавалериста умение выездить лошадь и учить езде, между тем для поддержания последнего делается сравнительно с первым слишком мало. Хороший скакун может быть плохим наездником.

Назначение несоразмерно больших призов за скачку вырабатывает в офицерах скакунах стремление к наживе и взгляд на лошадь как на скаковую машину. В большинстве случаев офицер, которому удалось взять приз на дивизионной скачке, начинает мечтать о скачках еще более выгодных, стремится на ипподромы и для строевой службы потерян.

Скачки являются поощрением к приобретению породистых и дорогих лошадей только для весьма ограниченного числа офицеров, так как не каждый офицер может скакать – и это зависеть не от его доброй воли, а от веса и сложения. Те же 200 рублей, которые отпускаются в армейской кавалерии как первый приз на офицерскую призовую езду, слишком малая приманка для того, чтобы заставить офицера заинтересоваться настолько этим призом, чтобы целый год трудиться над работой и выездкой своей лошади.

Вот почему более равномерное распределение между всеми офицерами денег, ныне отпускаемых военным ведомством, могло бы, мне кажется, привести к желательным результатам.

Такое равномерное распределение означенных денег могло бы быть достигнуто следующим образом:

Выдавать за скачку три приза.

1-й приз……400 руб.

2-й приз……200 руб.

3-й приз……100 руб.

На офицерскую призовую езду выдавать также три приза:

1-й приз……400 руб.

2-й приз……200 руб.

3-й приз……100 руб.

Эти призы должны выдаваться при непременном условии, что офицер, состязающийся на приз, сам лично выездил свою лошадь или что эта лошадь выезжена ее владельцем офицером же, а отнюдь не берейтором или наездником, о чем желающий состязаться на приз обязан представить удостоверение. Кроме того, желательно учредить ежегодно во время сборов дивизии выставку офицерских лошадей, на которой лучшим лошадям присуждается два приза:

1-й приз……800 руб.

2-й приз……200 руб.

Выдача всех упомянутых призов составит 1900 рублей, т.е. сумму равную той, которая и в настоящее время отпускается на скачку и езду офицеров армейской кавалерийской дивизии, а, следовательно, лишнего расхода не вызовет.

Необходимо также более подробно разработать те условия на получение приза (как для езды, так и для выставки лошадей), которым должны удовлетворять лошади, а также ввести в правило, что в комиссию для присуждения призов, под председательством начальника дивизии, в качестве членов не назначат обязательно командиров полков, а выбирать офицеров действительно понимающих езду, а также могущих оцепить склад, пороки и достоинства выставляемых лошадей. Надежда на то, что купленная им молодая лошадь удостоится получить на выставке награду и кроме нравственного удовлетворения вернет офицеру часть затраченных на покупку денег, заставит каждого офицера истратить на лошадь большую сумму и с большим вниманием отнестись к своей покупке. Кроме того, та же лошадь может взять приз на езде или на скачке и вернуть своему владельцу большую часть затраченных денег.

Правило, чтобы на состязание по езде офицеры выезжали исключительно только на лошадях, выезженных офицерами, имело бы ту хорошую сторону, что заставило бы их самих заняться своими лошадьми и этим практиковаться в выездке (этой трудной отрасли кавалерийского дела), а не поручать лошадей берейторам и наездникам, причем офицер, платящий большое вознаграждение берейтору, имеет большой шанс на приз, личное же его умение ездить при теперешнем порядке раздачи призов ровно не при чем. Зачастую приз присуждается тому офицеру, который меньше мешает своей лошади исполнить то, чему ее научил берейтор.

Безусловно, первый опыт выездки самими офицерами лошадей был бы не совсем удачен, но к этому можно было бы отнестись снисходительно; за то несомненно, что предполагаемая мера сильно подняла бы интересы к езде между молодыми офицерами и в сравнительно короткое время подняла бы езду, как среди них, так и среди нижних чинов.

Учить можно только тому, что сам вполне понял, а, следовательно, не понявший вполне езды и выездки и не изучивший ее на практике офицер может, пожалуй, научить солдата сидеть на лошади и держать дистанцию, но ездить и сознательно управлять лошадью он его научить не может.

Примечание. Расчет деньгам приведен мною применительно отпуску, существующему в настоящее время для армейских кавалерийских дивизий.

 

Вниманию командиров кавалерийских полков

Страшной язвой для нашей кавалерии является сап, который ежегодно уносит массу жертв и не только лошадьми, но и часто людьми, заразившимися при уходе за сапными лошадьми. Хуже всего то, что заболевших сапом лошадей не удается обнаружить своевременно, а только после появления у них так называемых клинических признаков, т.е. тогда, когда он, передавая заразу своим соседям, становятся опасными и для людей. Болезнь в легочной ее форме может тянуться годами и известны случаи, когда больная этой формой сапа лошадь, заражая других сама, по-видимому, оставалась совершенно здоровою. Объясняют это тем, что такая лошадь не всегда, а только временами при простудах, кашле или насморке выделяя носовую влагу, отфыркиваясь, может распространять заразу, в остальное же время может быть совершенно безвредной. Забравшийся в какую-нибудь кавалерийскую часть сап никогда не удавалось сразу прекратить, а он, появляясь то на одной, то на другой лошади, длился целые годы и стоил казне немало денег.

Изоляция и наблюдение за стоявшими рядом с сапной лошадью двумя лошадьми редко к чему приводили, так как через некоторое время вновь заболевали лошади, стоявшая часто на другом конце конюшни.

6 августа 1907 года был приведен в Лейб-Гвардии Драгунский полк молодой ремонт срока службы 1906 года на букву К. Запасной полк уведомил, что остальные два предназначавшиеся для Лейб-Гвардии Драгунского полка лошади под названием конь "Эспантон" и "Эфиоп" уничтожены, как сапныя в запасном полку.

В Лейб-Гвардии Драгунском полку при осмотре молодых лошадей и наблюдении за ними никаких наружных признаков сапа обнаружено не было.

Первое заболевание лошадей в полку сапом обозначилось 30 сентября 1907 года, когда заболела того же ремонта молодая лошадь – конь "Эмигрант". 13 октября конь "Эмигрант", как имевший ясные признаки сапа, быль уничтожен; относительно же других молодых лошадей, кроме дезинфекции конюшни, изолирования соседних на конюшне с пристреленной и тщательного наблюдения за остальными, никаких мер для выяснения между ними сапа принято не было.

24 сентября 1908 года поступила в ветеринарный лазарет 4 эскадрона кобыла "Принцесса", стоявшая в эскадроне рядом с молодым конем "Ерлыком", в то время не имевшим никаких наружных признаков сапа, но проявившим эти признаки впоследствии и пристреленным, как сапной, 18 февраля 1909 года. У кобылы "Принцессы" эти признаки обнаружились раньше. Почему она и была уничтожена 7 января 1909 года.

Из вышеприведенного можно почти с уверенностью сказать, что сапная зараза занесена в Лейб-Гвардии Драгунский полк лошадьми, прибывшими из Гвардейского запасного полка и, в виду невозможности по наружному осмотру лошадей выяснить присутствие в их организма этой болезни, распространилась в полку.

С декабря месяца 1908 года уже начинают поступать в ветеринарный лазарет с признаками сапа, подтвержденными бактериологически, лошади разных эскадронов более старых сроков службы. Так 8 декабря поступило: N 2 эскадрона конь "Делегат", 9 декабря N 3 эскадрона конь "Гладиатор", и, наконец, упомянутый раньше N 4 эскадрона конь "Ерлык". Все эти лошади были уничтожены. Поступили не как сапные, а как кашляющие и невыедающие корма, в ветеринарный лазарет полка три лошади: N 3 эскадрона кобыла "Гулька", N 4 эскадрона кобыла "Тундра" и N 5 эскадрона кобыла "Жница". В лазарете у них обнаружена варьирующая температура, но никаких характерных признаков сапа не было. В виду стольких предшествующих случаев сапа было решено испытать последних лошадей маллеином, причем подкожное вспрыскивание дало у всех трех положительную реакцию на сап, почему они и были пристрелены. При вскрытии в присутствии трех ветеринарных врачей у всех трех лошадей была обнаружена ясная, характерная картина легочного сапа.

В это же время поступил в ветеринарный лазарет N 4 эскадрона конь "Жилет" с ясными признаками сапа и опасной в смысле рассеивания заразы.

В виду того, что сапная зараза уже распространилась на четыре эскадрона и необходимости принять энергичные меры для обнаружения источника заразы и невозможности подвергнуть весь конский состав полка подкожной маллеинизации – всему полку была произведена глазная маллеинизация, которой подвергнуты были 932 лошади, из них 22 лошади реагировали. Эти последние лошади, выделенные для дальнейшего наблюдения, были подвергнуты подкожной маллеинизации, давшей у всех положительные результаты. Из этих лошадей пять было уничтожено 11 апреля и пять 27 мая; при патолого-анатомическом вскрытии обнаружена у всех десяти лошадей легочная форма сапа. 18 августа было уничтожено одиннадцать лошадей, выделенных, на основании той же данной, на глазную маллеинизацию, реакции и давших в продолжение четырехмесячной изоляции 4 раза положительные результаты на сап при подкожном вспрыскивании маллеина.

Патолого-анатомическое вскрытие, произведенное двумя ветеринарными врачами, показало у этих одиннадцати лошадей ясную форму легочного сапа. Одну из выделенных 22 лошадей, на основании показаний глазной маллеинизации, произведенной всему полку, коня "Ежа" не решались пристрелить на том основании, что после первых двух сильных реакций, данных на подкожное вспрыскивание маллеином, реакции при последующих вспрыскиваниях стали ослабевать. Но участь этой лошади решила удачно собранная ветеринарным врачом носовая влага, которая при исследовании лабораторией министерства внутренних дел, обнаружила присутствие сапных бацилл.

Итак, даже в этом случае показание глазной маллеинизации оказалось безошибочными.

На основании сомнительных признаков, обнаруженных при осмотре у прибывших в настоящем году из запасного полка 18 августа молодых лошадей, было выделено 4, из них, не имевших никаких наружных признаков сапа, но давших реакции на подкожную и глазную маллеинизации. Из них одна уже 7 октября пристрелена на основании бактериологического диагноза, подтвердившего правильность постановки диагноза по маллеину. Остальные выделенные 8 лошадей, хотя и дали сильную реакцию на глазную маллеинизацию и вспрыснутый под кожу маллеин, но в виду приказа по военному ведомству, требующего 8-х таких вспрыскиваний и трехмесячную изоляцию, до сего времени пристрелены быть не могут.

В полку было несколько случаев, что лошади поступали в лазарет с признаками, которые можно было признать за сап, но в действительности не были одержимые этой болезнью. Такие лошади подвергнутые маллеинизации давали отрицательные результаты на сап, как при глазной, так и при подкожной, что и подтверждено бактериологически (таблица 2). К настоящей записке приложены две таблицы, более характерной реакции на маллеин четырех лошадей, оказавшихся впоследствии сапными (таблица 1) и четырех лошадей, возбудивших подозрение и не оказавшихся больными этой болезнью (таблица 2).

Из вышесказанного видно, что большинство пристреленных и оказавшихся при вскрытии явно сапными лошадей выделено из полка, посредством глазной маллеинизации, причем не было ни одного случая, чтобы давшая реакции на сап, на глазную маллеинизацию, лошадь не дала реакцию на подкожное вспрыскивание маллеина и не оказалась при вскрытии явно сапной.

Вместе с этим установлено, что не одержимые сапом лошади ни на глазную, ни на подкожную маллеинизацию реакции не дают (таблица 2).

Борьба с появившимся в Лейб-Гвардии Драгунском полку сапом дала большой материал для испытания действительности маллеина и доказала, что маллеинизация, как подкожная, так и глазная не вызывала за все время ни одной ошибки. Недоверие к той и другой вызвано тем, что в действительности маллеина наше главное ветеринарно-медицинское управление считается со сведениями, даваемыми земскими ветеринарными врачами, а эти последние, при всем желании, не в состоянии дать точных и безошибочных своих выводов, в виду того, что, не имея в своем распоряжении ни ветеринарных лазаретов, ни нужного количества фельдшеров и пользуя лошадей в больном районе, они не могут уделить каждой подозреваемой в сапе лошади необходимого, не менее трех дней, постоянного наблюдения.

Только при имении хорошо оборудованного лазарета, опытных и добросовестных фельдшеров и при той исключительной энергии, неутомимости, добросовестности и интересе к делу, которые проявил ветеринарный врач Лейб-Гвардии Драгунского полка надворный советник Григорович, можно было достичь того опыта в потреблении маллеина и тех неоспоримых данных, которые дала годовая борьба с разбросанным сапом в полку. Опыт этот доказал, что при правильном двухдневном измерении температуры, до вспрыскивания под кожу маллеина (для того, чтобы убедиться в совершенно нормальной температуре) и при измерении температуры, после произведенного под кожу вспрыскивания, каждые два часа в продолжение 2-х суток и 3-х дней утроил и вечером, на основании повышения температуры после подкожной маллеинизации, можно безошибочно поставить диагноз.

Глазная маллеинизация, как не требующая измерения температуры и дающая показания очень скоро, применима в тех случаях, когда приходится иметь дело с очень большим числом лошадей. Она требует тщательного наблюдения в продолжение только шести, редко 24-х часов, стоит дешево (около 3-х рублей на эскадрон) и является единственным средством для выделения сапных лошадей из зараженной сапом части для дальнейшего исследования. К тому же глазная маллеинизация для лошади совершенно безвредна.

В продолжение 3-х лет в Лейб-Гвардии Драгунском полку уничтожено сапных 88 казенно-строевых лошадей и 1 собственно-офицерская.

Не будь применен в полку маллеин, не удалось бы обнаружить и выделить одержимых скрытой формой сапа лошадей, они продолжали бы и до сих пор заражать здоровых, которые в свою очередь, до обнаружения у них клинических признаков, распространяли бы заразу и сап не удалось бы вывести из полка в продолжение нескольких лет, между тем, как применение глазной маллеинизации дало возможность сразу выхватить из полка всех опасных лошадей и сап в Лейб-Гвардии Драгунском полку в сравнительно короткий годичный срок может считаться окончательно прекращенным.

В виду безошибочных данных, обнаруженных в более чем 900 случаях применение глазной маллеинизации, сомнения в пользе ее быть не может и, казалось бы, необходимым, как для избавления от всегда возможной заразы, этой неизлечимой болезни, тех людей, которые в силу служебного долга обязаны убирать сапных лошадей, так и для сбережения казенных средств и избавления кавалерийских полков от некомплекта, ввести в непременное требование, чтобы все принимаемые ремонтными комиссиями лошади были подвергнуты до окончательного приема глазной маллеинизации, а затем в запасных кавалерийских полках вторично испытывались маллеином, причем возбудившие сомнение подвергались вспрыскиваниям маллеина под кожу.