Михаил Гордеевич был ранен в ногу 31 октября (13 ноября) 1918 года под Ставрополем, у Иоанно-Мариинского монастыря. Рана Дроздовского поначалу показалась всем пустячной. Капитан Тер-Азарьев, вместе с другими офицерами снимавший Дроздовского с коня, рассказывал, что она не вызывала ни у кого тревоги. Отправляя командира в Екатеринодар, в госпиталь Красного Креста, дроздовцы были уверены, что он уже вскоре вернется в дивизию.
Однако в дальнейшем события развивались совсем иначе. Рана загноилась, потребовала нескольких операций и привела к смерти. Противоречивые мнения, высказанные очевидцами случившегося, не позволяют сделать однозначного вывода о том, что же все-таки произошло с Дроздовским: была ли его смерть следствием злого умысла кого-то из его недоброжелателей или же несчастным случаем, коих в то время в условиях антисанитарии было немало.
Версия смерти Дроздовского в результате заговора получила распространение среди части дроздовцев еще в 1918 году и была порождена конфликтом, имевшим место между Михаилом Гордеевичем и генералом И.П. Романовским. Именно на нее со всей очевидностью указали составители первого издания "Дневника" Дроздовского, вышедшего вскоре после войны: "Это легкое пулевое ранение потребовало почему-то восьми операций…, – писали они. – Два месяца тянулось заражение крови, поговаривали о тифе, о систематическом медленном отравлении, во всяком случае, почему произошло заражение крови – осталось загадкой, таинственной и необъяснимой".
После начавшихся осложнений соратники уговаривали Дроздовского переехать из Екатеринодара в Ростов, в клинику профессора Н.И. Напалкова. Но Михаил Гордеевич неизменно отказывался, говоря, что эта клиника только для тяжелораненых и он "со своим пустяшным ранением не желает отнимать места у других". Только 26 декабря (8 января) уже в полубессознательном состоянии он был доставлен в Ростов.
Находившийся в то время в Ростове А.В. Туркул вспоминал, что Дроздовского привезли в город в вагоне кубанского атамана А.П. Филимонова. "Я вошел в купе и не узнал Михаила Гордеевича. На койке полулежал скелет – так он исхудал и пожелтел. Его голова была коротко острижена, и потому, что запали щеки и заострился нос, вокруг его рта и ввалившихся глаз показалось теперь что-то горестное, орлиное. Я наклонился над ним. Он едва улыбнулся, приподнял исхудавшую руку. Он узнал меня.
– Боли, – прошептал он. – Только не в двери. Заденут… У меня нестерпимые боли.
Тогда я приказал разобрать стенку вагона. Железнодорожные мастера работали почти без шума, с поразительной ловкостью. На руках мы вынесли Дроздовского на платформу. Подали лазаретные носилки. Мы понесли нашего командира по улицам. Раненые несли раненого. Весть, что несут Дроздовского, мгновенно разнеслась по городу. За нами все гуще, все чернее стала стекаться толпа. На Садовой улице показалась в пешем строю гвардейская казачья бригада, лейб-казаки в красных и лейб-атаманцы в синих бескозырках. Мы приближались к ним. Враз выблеснули шашки, замерли чуть дрожа: казаки выстроились вдоль тротуара. Казачья гвардия отдавала честь нашему командиру.
Тысячными толпами Ростов двигался за нами, торжественный и безмолвный. Иногда я наклонялся к желтоватому лицу Михаила Гордеевича. Он был в полузабытье, но узнавал меня.
– Вы здесь?
– Так точно.
– Не бросайте меня…
– Слушаю.
Он снова впадал в забытье. Когда мы внесли его в клинику, он пришел в себя, прошептал:
– Прошу, чтобы около меня были мои офицеры.
Раненые дроздовцы, для которых были поставлены у дверей два кресла, несли с того дня бессменное дежурство у его палаты".
Профессор Напалков, едва осмотрев Дроздовского, принял решение о немедленной ампутации ноги, так как только эта мера оставляла надежду на спасение жизни. "Михаила Гордеевича оперировали при мне, – вспоминал Туркул. – Я помню белые халаты, блестящие профессорские очки, кровь на белом, и среди белого орлиное, желтоватое лицо Дроздовского. Я помню его бормотанье: "Что вы мучаете меня… Дайте мне умереть…""
После операции Дроздовскому на время стало лучше, он пришел в себя, у него появилась надежда вернуться в строй. "Ничего, с протезом можно и верхом", – говорил он своим офицерам. "Поезжайте в полк, – были его последние слова Туркулу. – Поздравьте всех с Новым годом. Как только нога заживет, я вернусь… Поезжайте. Немедленно. Я вернусь…"
Однако все старания профессоров Напалкова и Игнатовского, усилия образцового медицинского персонала оказались напрасны. Вечером 1 (14) января 1919 года Михаил Гордеевич Дроздовский скончался. Ему было всего 37 лет.
***
Согласно версии о "злом умысле" организатор убийства Дроздовского указывался вполне определенно – генерал И.П. Романовский. Исполнителем преступления назывался профессор Плоткин
[1], еврей, на лечении у которого Михаил Гордеевич находился в Екатеринодаре. Он "остался безнаказанным, его даже не спросили историю болезни Дроздовского; никто не поинтересовался узнать первопричину заражения". Вскоре после смерти Дроздовского он "получает крупную сумму денег" и отправляется "соответствующим начальством за границу", откуда уже не возвращается. "Тайным же вдохновителем Плоткина является, конечно, Романовский. Документы об этом находятся… в распоряжении доктора Матвеевой, которая ходила неотлучно за Дроздовским со времени ранения".
Однако документы, которые могли бы подтвердить версию убийства Дроздовского, ни в годы Гражданской войны, ни позднее так и не были опубликованы. Возможность же для этого была, ведь дроздовцы опубликовали за границей немало воспоминаний о своем шефе. Помимо "Дневника" М.Г. Дроздовского, воспоминаний А.В. Туркула и объемного труда В. Кравченко в эмиграции вышло и множество других воспоминаний. Но свидетельства, способные пролить свет на эту тайну, так и не были представлены. Более того, большинство очевидцев старательно обходили этот вопрос стороной. Нет таких документов и в материалах исторической комиссии дроздовцев, работавшей в 1920-1930-х годах. Если они действительно существовали (или существуют), остается только догадываться, что же помешало их опубликовать.
Один из очевидцев писал позднее в эмиграции: "Случайное совпадение во времени отъезда Плоткина, сейчас же после смерти генерала Дроздовского, не могло не показаться странным людям неуравновешенным, мечтавшим об отмщении их вождя. Но и на этот раз лицам, стоявшим близко при его жизни к покойному генералу Дроздовскому и высоко чтивших его память, удалось остановить беспокойных и внедрить в их буйные головы неосновательность их предложений и преступность бессмысленную их мщения. Насколько известно автору этих строк, все мечтавшие о мщении поклялись именем Дроздовского мстить действительным виновникам смерти своего вождя – большевикам. Мне кажется, что клятва эта была выполнена, так как, насколько я знаю, почти вся молодежь, вышедшая с Дроздовским из Румынии, погибла на полях смерти. Во всяком случае, все эти бесшабашные молодые головы, которые твердили об отмщении Дроздовского".
Определенные подозрения вызывают почести, оказанные командованием Дроздовскому незадолго до его кончины. Уже 8 (21) ноября (а это день ангела Михаила Гордеевича) он был произведен в генерал-майоры по Статуту (Георгиевский крест) (как вспоминали дроздовцы, только такое производство он признал для себя приемлемым). В конце ноября тяжелое положение Михаила Гордеевича побудило офицеров, принимавших участие в походе Яссы – Дон, увековечить память о нем установлением памятной медали (особый приказ по этому поводу А.И. Деникин издал 25 ноября (8 декабря) 1918 года). Все это наводит на мысль о том, что в штабе могли знать о неизлечимости Дроздовского. Впрочем, подобные предположения не высказывали в то время и "буйные головы". Деникин, незадолго до смерти навещавший Дроздовского в госпитале, искренне горевал о его смерти: "я видел, как томился он своим вынужденным покоем, как весь он уходил в интересы армии и своей дивизии и рвался к ней… Два месяца длилась борьба между жизнью и смертью… Судьба не сулила ему повести опять в бой свои полки".
В то же время странным представляется то обстоятельство, что Дроздовский отказывался переехать на лечение в Ростов вплоть до того момента, когда рана дала серьезные осложнения. С момента ранения прошло почти два месяца, прежде чем он был перевезен в клинику Напалкова. Если предположить, что Дроздовский действительно в чем-то подозревал Романовского (а именно об этом пишут сторонники версии "злого умысла") и не доверял медперсоналу, то такое решение он должен был принять при первой же возможности.
Наконец, следует признать, что лечение больных и раненых на белом юге затруднялось отсутствием необходимых медикаментов и скверной постановкой лечебного дела. Немало офицеров закончило свою жизнь в госпиталях и лазаретах, заболев тифом или получив ранения. Во многом это было следствием неудачной кадровой политики, осуществлявшейся на белом юге, когда на многие ответственные посты назначались люди неопытные, главной заслугой которых было лишь участие в 1-м Кубанском походе. "Всякий, кто бывал в Екатеринодаре в эти дни, отлично помнит, – писал очевидец, – что встречали большое количество генералов с большим именем в Великую войну сидящими без дела и вместе с тем встречали бездарных мальчиков на ответственных постах, замечательных только тем, что они первопоходники. Я думаю, что теперь всем ясно, что пребывание на посту генерал-квартирмейстера полковника <Д.Н.> Сальникова и на посту начальника санитарной части – <Н.М.> Родзянко дорого стоили Добровольческой армии". А.В. Туркул, которого трудно заподозрить в предвзятости, справедливо заметил: "Разные слухи ходили о смерти генерала Дроздовского. Его рана была легкая, неопасная. Вначале не было никаких признаков заражения. Обнаружилось заражение после того, как в Екатеринодаре Дроздовского стал лечить один врач, потом скрывшийся. Но верно и то, что тогда в Екатеринодаре, говорят, почти не было антисептических средств, даже йода".
По злой иронии судьбы, словно предчувствуя собственную участь, Михаил Гордеевич в своем знаменитом рапорте писал в сентябре Деникину: "Состояние санитарной части ужасно – засыпан жалобами на отсутствие ухода, небрежность врачей, плохую пищу, грязь и беспорядок в госпиталях.
Проверьте количество ампутаций после легких ранений – результаты заражения крови, что при современном состоянии хирургии является делом преступным; в моей дивизии за последнее время целый ряд офицеров с легкими ранами подверглись ампутации или умерли от заражения крови. Врачи остаются безнаказанными, мне известен случай занесения заразы при перевязке в госпитале; за это врач был только переведен на фронт… Стон идет от жалоб на санитарную часть, но никто за это не отвечает (выделено мной. – Р.Г.)".
Дроздовский по сути описал свою смерть, которой предшествовали два месяца физических мучений. Но не менее сильны были и моральные терзания за судьбу своих добровольцев и начатое дело. Он до последнего надеялся вернуться.
После смерти Михаила Гордеевича его именем был назван созданный им 2-й Офицерский полк, развернутый позднее в одноименную дивизию, 2-й Офицерский конный полк, артиллерийская бригада и бронепоезд. Приказ генерала Деникина, сообщавший армии о смерти Дроздовского, заканчивался словами: "…Высокое бескорыстие, преданность идее, полное презрение к опасности по отношению к себе соединились в нем с сердечной заботой о подчиненных, жизнь которых всегда он ставил выше своей. Мир праху твоему, рыцарь без страха и упрека".
***
Михаил Гордеевич первоначально был похоронен в Екатеринодаре. При отступлении Добровольческой армии в 1920 году дроздовцы, зная, как обращаются красные с могилами белых вождей, ворвались в уже оставленный город и вывезли прах генерала Дроздовского и полковника Туцевича. Гробы были погружены на транспорт в Новороссийске и перевезены в Крым.
В Севастополе останки военачальников были захоронены на Малаховом кургане, а именно в Доковом овраге (Кладбищенская балка). В этом месте находилось небольшое кладбище, на котором покоилась Даша Севастопольская (Д.Л. Михайлова). Сегодня часть этого оврага засыпана при строительстве спортивного комплекса одного из заводов. Уверенности, что в Крыму удастся задержаться надолго, у добровольцев не было, поэтому место погребения решили хранить в тайне, чтобы о нем не узнали красные. При перезахоронении присутствовали только пять дроздовцев-походников: капитан Виноградов (Дроздовского стрелкового полка), капитан Матишев (1-й Дроздовской артиллерийской батареи), поручик Купер, фельдфебель Биденко и фейерверкер (имя которого не сохранилось). На могилах были поставлены деревянные кресты с синими дощечками и надписями: "Полковник М.И. Гордеев" (на кресте у могилы генерала Дроздовского) и "Капитан Туцевич".
Во время 2-й Мировой войны в занятом немцами Севастополе побывал командированный дроздовцами офицер, приехавший узнать о судьбе могил. Однако, придя на Малахов курган, он не нашел там не только захоронений, но и самого кладбища: во время боев этот район был перерыт тяжелыми снарядами и стал неузнаваем. Позднее на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем был установлен памятный знак на символической могиле генерала М.Г. Дроздовского.
Знаменательно, что Михаил Гордеевич Дроздовский нашел последнее упокоение в русской земле, в Севастополе, на Малаховом кургане. Месте русской воинской доблести, где когда-то воевал и его отец.
Примечания[1] Очевидно речь идет об известном хирурге, докторе медицинских наук, профессоре
Федоре Михайловиче Плоткине. Судя по всему, его выезд за границу не был длительным. В начале 1920-х годов, после установления советской власти на Кубани он работал в Кубанском государственном университете на кафедре факультетской хирургии (основана в 1923 году на базе Кубанской войсковой больницы), которой заведовал в 1930-1931 годах. Ф.М. Плоткин был автором ряда работ, посвященных хирургии. Поразительно, но одна из них, написанная в 1933 году, была посвящена послеоперационным осложнениям в связи с латентной инфекцией (Плоткин Ф.М. Послеоперационные осложнения в связи с латентной инфекцией // Клиническая медицина. 1933. N 11).
