Общая обстановка
В первой половине октября 1904 года стали затихать почти безрезультатные шахэйские бои: обе армии – Японская и Русская, после ряда столкновений, остановились одна перед другой, разделяемые узкой полосой, местами не более версты шириною. Войска превратились в кротов: окопы, редуты, землянки вырастали как грибы на маньчжурских сопках. В штабах закипела другая работа – свыше потребовали планов, соображений на случай нашего продвижения на юг. Одним их таких планов был план генерала Гриппенберга. /…/
К этому времени все наши войска, занимавшие укрепленные позиции на реке Шахэ, были уже подразделены Главнокомандующим на три армии, причем численность 2-й армии достигла 68700 при 296 орудиях. На левом фланге русских войск была расположена 1-я армия, центр занимала 3-я и правый фланг составляла 2-я армия.
1-й Сибирский корпус, входящий в состав 1-й армии и еще в начале октября оттянутый в армейский резерв, в ноябре месяце был сосредоточен почти за серединой своей армии, располагаясь в двух группах: 1-я дивизия со штабом корпуса – в окрестностях деревни Сыгуантунь, а 9-я дивизия – верстах 6-8 к югу, в деревне Басинзай.
В день приезда командующего 2-й армией в Мукден генерал Куропаткин писал ему следующее: "По прибытии ожидаемых в войска укомплектований мною предложен
общий переход в наступление всеми тремя армиями. Нарочно подчеркиваю эти слова, неоднократно повторенные генералом Куропаткиным и в будущем, чтобы заметнее отделить благие намерения Главнокомандующего на словах и на бумаге от почти полной бездеятельности 1-й и 3-й армии в трудные январские дни операции под Сандепу.
11-го декабря Командующим 2-й армией был представлен Главнокомандующему общий план перехода в наступление всех трех русских армий, в котором генерал Гриппенберг предлагал нанести японцам главный удар на их левый фланг, где ровная местность наиболее благоприятствовала маневрированию и где мы, несколько охватывая своим расположением неприятеля, имели более выгодное исходное положение для наступления своих обходных колонн. Для нанесения этого удара генералом Гриппенбергом предназначалась 2-я армия, которую он и просил усилить возможно больше (доведя ее численность до 7 корпусов), ввиду важности возлагаемой на нее задачи. Этому наступлению должны были содействовать прочие армии, которые, после того как разовьются действия 2-й армии, должны будут перейти в наступление. /…/ Генерал-адъютант Гриппенберг, предполагая нанести неприятелю главный удар на его левом фланге, бросает в бой
сначала свою армию и, только завязав здесь дело, предлагает остальным двум армиям перейти в решительное наступление. Казалось бы, военная наука и история учат обратному, требуя завязывать бой энергичной демонстрацией где-нибудь в стороне от точки, назначенной для главного удара. Сознательно, в спокойной обстановке, одним из русских вождей предлагалось, а другим подхватывалось полное искажение тех принципов военного дела, которые достались миру путем многих войн с их победами и поражениями. И на этот раз, как в минувшие бои под Ляояноми Шахэ, Главнокомандующий не рискнул поставить на карту всю свою армию. Ему хотелось полумерами, работая часть своих корпусов, сломить противника, уже доказавшего кровавыми успехами свое умение пользоваться каждым отдельным солдатом резерва. Наш противник умел рисковать всем, а мы к январю 1905 года создавали планы наступлений, как бы считая японцев только обозначенным противником. /…/
…в начале января 2-я армия была усилена вновь прибывшим на театр военных действий Сводно-стрелковым корпусом, а 9-го числа – 1-м Сибирским армейским корпусом, выделенным из 1-й армии. /…/ Не симпатизируя командиру корпуса барону Штакельбергу, генерал-адъютант Куропаткин знал, что этот корпус, от последнего солдата до корпусного командира, строго выполнит свой долг и сумеет умереть, воспользовавшись всем опытом предшествующих боев. /…/
7-го января
Утром 7 января части корпуса покинули свои стоянки. Корпус двинулся тремя дорогами (приказ по корпусу от 5-го января 1905 года N 10) и в двух эшелонах (приказ N 8 3-го января) /…/ Генерал Штакельберг вместе со своим начальником штаба генерал-майором Бринкеном уехали в коляске к генералу Линевичу и Куропаткину для получения личных указаний и добавочных директив. Я со своими товарищами по штабу только в 9 часов утра покинул гостеприимные фанзы деревни Сыгуантунь. Стоял прелестный, солнечный маньчжурский зимний день. Роскошные в эту пору дороги, свежий воздух и какой-то беспричинный задор заставляли нас идти очень крупной рысью. Быстро миновав ряд разрушенных деревень в тылу 1-й армии, мы через два с половиною часа достигли Байтапу. Скоро туда же стали подходить полки дивизии Гернгросса (1-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия).
Байтапу наполнилась пылью, звуками музыки, шумом двуколок, орудий и проходящих рот. Сюда же подтягивались и полки только что прибывшего на театр военных действий 16-го армейского корпуса. Щеголевато выглядели свеженькие части новых европейских полков, оборванцами казались перед ними наши пестро одетые и снаряженные стрелки. Сзади двигались их громоздкие обозы. Мне с товарищем стало и горько и смешно, когда за одним из вновь прибывших полков мы увидели огромный русский фургон, доверху нагруженный лыжами. После почти года кампании, привезти из европейской России в Маньчжурию такой удивительный хлам можно только при полном нежелании познакомиться хотя бы с главными климатическими особенностями той страны, где приходиться воевать. Совершенно бесснежная зима (снег в этой части Маньчжурии выпадает крайне редко и в очень ограниченном количестве) делала лыжи в Байтапу пригодными в лучшем случае для костров.
На ночь устроились мы очень плохо в какой-то огромной фанзе, переделанной русскими в казарму-церковь. Было холодно, шумно и тесно. Вместе с офицерами, докторами, чиновниками пришлось разместить и наших чинов штаба – работать при этой обстановке позволяла только привычка.
Перед сном мы с Ахвердовым (капитан Генерального штаба, обер-офицер для особых поручений при штабе корпуса) пошли прогуляться по длинной улице поселка. Расположенный на большой Мандаринской дороге, Байтапу представляло собой огромную деревню, с многочисленными китайскими лавчонками, обычной кумирней на окраине и очень оригинальной старинной башней. Казалось, порыв сильного ветра, и эта заброшенная теперь постройка рухнет, засыпав собой низенькие фанзы. Обращенное в этапный пункт местечко до известной степени потеряло свою своеобразную китайскую наружность. Только когда мы добрались до причудливых башенок, стен, гангов и богов кумирни, почувствовалось вновь, как все это далеко и чуждо. Высокие стройные пихты, все залитые лунным светом, бросали таинственную тень на маленький домик кумирни. Где-то далеко на юге глухо прозвучал один, а за ним другой орудийный выстрел.
8-го января
На другой день я проснулся в 6 часов, температура в фанзе была ниже нуля. Вернувшиеся вчера поздно ночью генералы не привезли нам ничего нового. Части корпуса уже двинулись дальше, чтобы засветло достигнуть ночлегов у реки Хунь-хэ. /…/
Командир корпуса и генерал Бринкен опять уехали одни в штаб 2-й армии явиться генерал-адъютанту Гриппенбергу. До деревни Ся-хэ тунь, занятой штабом 2-й армии, я ехал вместе с товарищами, от Ся-хэ туня пришлось отделиться и заняться расстановкой постов летучей почты, которая должна была связать нас, помимо полевого телеграфа, со штабами Командующего и Главнокомандующего. В пункт ночлега приехали еще днем. Дорогой изводила только ужасная пыль, от которой не спасали никакие очки-консервы. В Мамхузе устроились прекрасно… Деревни здесь большие, богатые и неразоренные, даже с невырубленными деревьями, что значит – войска стоят еще недавно. /…/
9-го января
Утром 9-го числа, чуть ли не накануне боя, пришлось возиться с наградными листами и другими бумажками по моей скучной специальности старшего адъютанта штаба корпуса. Если можно примириться с тем, что офицеры Генерального штаба в дни относительного спокойствия армий сидят за разрешением судебных вопросов, наградными листами и определениями, может или нет данный офицер вступить в брак без реверса, то в дни непосредственно предшествующие боям, во время самих боев – подобная деятельность уже развратна. Молча, одобряемый ближайшими начальниками, я самым бесцеремонным образом складывал всю подобную переписку в сумку моего старшего писаря, и в длинные боевые периоды, как январские и мукденские бои, подобных бумажонок накоплялись тучи. Да простят мне товарищи-сослуживцы: добросовестность солдата пересиливала во мне исполнительность писаря.
Только в 10? часов утра тронулись наконец в деревню Сыфантай – стоянку Ляохейского отряда генерала Косоговского. Погода изменилась к худшему. Солнце пропало, ужасная пыль отравляла наше существование, забиваясь во все отверстия, покрывая толстым слоем лицо, одежду и, что хуже всего, скрывая окрестности. Около 2-х часов дня достигли Сыфантая и совершенно неожиданно нашли его занятым, кроме частей генерала Косоговского, еще и 14-й пехотной дивизией. Такой сюрприз, как назначение уже занятой отдыхающими войсками деревни для расквартирования вновь подходящих частей, война и высокие штабы преподносили нам не в первый раз. /…/
10-го января
На другой день, 10-го января, проснувшись очень рано, когда еще на дворе царил зимний полумрак, мы, благодаря сборам, тронулись на рекогносцировку к деревням Тутайцзы и Хуанлотоцзы.
Местность будущих боев 1-го Сибирского корпуса, незначительно всхолмленная и покрытая перелесками в районе деревень Сыфантай – Ченмахулинцзы – Цыото и к востоку от этих поселков, представляла совершенно открытую равнину. Снятые поля гаоляна и чумизы давали тусклую серую окраску всему фону, еще более скучному благодаря ненастной погоде. Единственными складками этой равнины, способными скрыть передвижения войск, были русла реки Хунь-хэ и впадающих в нее ручьев. Разбросанные повсюду деревни сливались своими глиняными постройками с общим тоном всей картины, и было трудно, следя по карте, вполне определенно указать ту или другую из них. Выпавший накануне небольшой снег запорошил все и еще более затруднял ориентировку.
Таким образом, единственными местными предметами, за которые нам предстояло бороться, были бесчисленные китайские деревушки. Но еще нигде в Маньчжурии я не видал таких крепостей вместо импаней и деревень, как в этой местности. Каждый из исследованных нами сегодня поселков был обнесен очень толстой глинобитной стеной со рвом, общей профили до 1?-2-х саженей. Зачастую такие ограды имели только один общий вход и выход. Улицы поселка представляли собой чрезвычайно путанный лабиринт с рядом редюнтов вместо фанз и дворов. Каждый даже небольшой участок стены непременно фланкировался башней. Почти повсюду виднелись бойницы. Все это построил мирный китаец в защиту своего постоянного врага – хунгуза. Шрапнель нашей артиллерии была совершенно бессильна против такого рода постоянных укреплений. Все сказанное следует иметь ввиду при разборе действий 1-го Сибирского корпуса в январские бои, оценивая медленность наступления, а порой и запоздалое выполнение приказаний. Впрочем, мне до сих пор совершенно непонятно, как мог штаб 2-й армии указывать заранее часы, в которые наши стрелки должны были последовательно занять целый ряд деревень.
Результатом нашего исследования было решение начальника штаба корпуса генерал-майора Бринкена атаковать деревни Тутайцзы и Хуанлотоцзы непременно внезапно, подойдя к ним незаметно ночью. /…/
Сильно продрогнув (в этот день поднялся северный ветер), устав и проголодавшись, мы вернулись в Сыфантай, куда уже приехал командир корпуса и подходили полки генерала Гернгросса. Плохо разместились стрелки, благодаря соседству 14-й дивизии и Ляохейского отряда.
Вечером наша неуютная, холодная фанза превратилась в кипучий муравейник. Все мы что-нибудь строчили, составляли, чертили, выслушивали и отдавали распоряжения. Кто только не перебывал у нас за инструкциями, разъяснениями и просто от скуки. К ночи вышел приказ по корпусу N 17-й об атаке деревень Хуанлотоцзы, Хейгоутай и Тутайцзы. Уже было очень поздно, когда мы потушили догорающие свечи. /…/
11-го января
Штаб корпуса утром переехал в Цыото – исходный пункт наших первых шагов в эту операцию. Цыото – это большой, богатый городок; едва нашли отведенные для нас корпусным комендантом фанзы. Мы, молодежь Генерального штаба, разместились вместе с бароном Бринкеном в одной половине роскошной фанзы, уступив точно такой же второй дзянь командиру корпуса.
Генерал Штакельберг, всегда энергичный и подвижный в дни боев, начинал нервничать, удивляясь долгому отсутствию полков 1-й дивизии. Начальнику штаба стоило некоторых усилий успокоить его, ссылаясь на опытность генерала Гернгросса, который, конечно, успеет вовремя стянуть дивизию к Цыото, дать отдохнуть и покормить свои части перед началом ночных действий.
Закипела предбойная горячка. Вечером должно было начаться… К нам в фанзу каждую минуту кто-нибудь да приходит, что-нибудь да приносит. Только днем одиннадцатого числа части корпуса заняли исходное положение. Почти восьмидесятиверстный переход был очень труден не по своей величине, а по условиям, при которых пришлось двигаться и отдыхать. Мороз, сковав дороги, служил плохим подспорьем во время ночлега, а холодный ветер нес в лицо тучи песка и мелкой маньчжурской пыли.
Свободных фанз в тылу армий не было, землянки имелись только в Байтапу, и то очень плохие. Ночевать войскам приходилось прямо в поле, прикрываясь шинелями, китайскими халатами да полотнищами палаток. Недостаток дров (все уже было сожжено, что только могло гореть) не давал возможности разводить костры и греться около них. Едва хватало гаоляновых стеблей для приготовления чая. А когда подошли ближе к противнику, на правый фланг всех армий, где запасы не были еще уничтожены, разводить огни было запрещено. Хотели сделать переход корпуса с одного фланга на другой незаметным для японцев и на этот раз достигли полного успеха. Появление 1-го Сибирского корпуса на левом фланге противника было полной для него неожиданностью.
К вечеру 11-го января корпус расположился следующим образом: 1-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия с приданными ей двумя батальонами – в Цыото, а 9-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия – в деревнях Хуамахулинзы (34-й Восточно-Сибирский стрелковый полк с 2-мя батальонами 5-го мортирного полка) и Пиянтуцзы (остальные полки дивизии с артиллерией).
Диспозицией по армии N 2 корпусу предписывалось атаковать противника на фронте Тутайцзы – Хаунлотоцзы и далее овладеть селением Хейгоутай. Затем следовало выделить бригаду стрелков с пулеметами, мортирными и поршневыми батареями в распоряжение командира 8-го армейского корпуса, а остальными частями нашего корпуса прикрыть правый фланг отряда генерал-лейтенанта Мылова во время его атаки на Сандепу. Такова была задача, возложенная на 1-й Сибирский корпус. /…/
Дни боев
Ночь с 11-го на 12-е января
Около 2 ? часов ночи генерал Штакельберг выехал со своим штабом из Цыото. Таинственная, холодная, лунная ночь, северный ветер, отсутствие каких-либо донесений, сознание важности предстоящих событий, мертвая тишина кругом – все перемешалось, создав странное, нетерпеливое ощущение чего-то решительного, скорого. Казалось прошлое отошло далеко-далеко, оставив лишь милые туманные образы; все существо сковывалось настоящим, тянулось к будущему. Несколько минут простояли на холмике у селения Цыото, но жажда знать побольше, желание быть поближе к тому месту, где с минуты на минуту могла начаться штыковая работа, перетянули нас в деревню Ченмахулинцзы. Спрятав свой конвой и лошадей за фанзами деревни, мы сгруппировались на восточной окраине поселка, жадно всматриваясь в туманную лунную мглу. Все было подернуто какой-то пеленой; разглядеть, что творится около деревни Хуанлотоцзы не было никакой возможности. Напрасно глаз искал желанный зеленый огонек – условный цвет нашего успеха. Не чувствовалось никаких признаков наступающих колонн, наших выстрелов нельзя было ожидать, т.к. войскам строго запрещалось стрелять. Беспорядочное щелканье японских винтовок привычное ухо различило бы и издали. Перед нами простиралась только ровная, скучная, местами запорошенная снегом равнина. пятнадцатити градусный мороз загнал нас в фанзу, занятую сторожевым постом. Дрема на грязных полуразрушенных конах, писание приказаний и донесений замерзающими руками, рассылка ординарцев, начальство, товарищи, нижние чины, набросанные пожитки китайского скарба – все это, тускло освещенное 2-3-мя огарками свечей, создавало общую картину ночи штаба. А в это время атакующие колонны уже приближались к намеченным деревням. /…/
Мне до сих пор совершенно непонятно, каким образом японцы могли так полно и дружно прозевать появление нашего корпуса на своем левом фланге? С их широко развитой системой шпионства при помощи китайцев подобное явление становится трудно объяснимым. Все это только лишний раз подтвердило тот взгляд на японцев, мало распространенный в армии, что они вовсе не так талантливы, бдительны и искусны, как показалось большинству из нас. После первых неожиданных и тяжелых неудач вся Россия с армией во главе стремительно перешла от формулы "шапками закидаем" к какому-то мистическому поклонению перед вчерашними "макаками". Бой 12 января без артиллерии показал, что их промах на этот раз был серьезнее, чем простая небрежность передовых постов.
12-го января
Уже совсем рассвело, когда в штаб корпуса пришло наконец известие, что деревня Хуанлотоцзы взята штыками 1-го полка, а Тутайцзы занята колонной Мусхелова. Генерал Штакельберг сейчас же на крупных рысях переехал в деревню Хуанлотоцзы.
Пошел поглядеть следы ночного боя и… и вновь наткнулся на ужасную картину убийства людей друг другом. Страшны, жутки, непонятны эти разбросанные, изувеченные, полураздетые трупы; ужасны раны, позы мертвых и умирающих. Вон у входа лежит навзничь опрокинутый, в одном белье, с открытыми застывшими глазами, сломанной винтовкой в руках молодой японец; а здесь в стороне целых три трупа – беспорядочно наваленных черных человечков, кажущихся теперь еще миниатюрнее, чем при жизни. Сквозь выломанную раму фанзы несутся ноющие, слабые стоны недобитых, покалеченных существ… нет, прочь, кровавые призраки, и без вас трудно: вы колеблете дух, парализуете волю, а воевать надо и надо упорно…
Ближайшей задачей корпуса на сегодняшний день было овладение деревне Хейгоутай. По диспозиции 2-й армии ее следовало занять к 12 часам дня. Но подобные приказания, созданные заранее, до начала боев, можно отдавать, а не исполнять. Самые ничтожные военные операции слишком богаты случайностями, чтобы иметь право назначать время их окончания.
Только в 9 часов утра началось наступление. /…/ Искусно применяясь к местности, скрытно двинулись 1-й и 2-й полки по льду реки Хунь-хэ. Вторая бригада 1-й дивизии продолжала составлять заслон против возможного наступления японцев с юга и юго-востока с целью помешать взятию Хейгоутая.
Мы, с генералом Штакельбергом во главе, находились чуть ли не впереди наступающих частей корпуса. На этот раз плохие карты и трудность по ним определить, где же деревня Хейгоутай, вполне оправдывали подобный, казалось бы, бесполезный риск командира корпуса: нацелить правильно части было первой задачей нашего штаба. /…/
Не останавливаюсь здесь на описании штурмуемых нами деревень. Своеобразный, укрепленный характер их мною подчеркнут на первых страницах настоящего очерка. Добавлю только, что замерзшая глина построек еще более чем обыкновенно сопротивлялась действию нашей шрапнели, а деревня Хейгоутай оказалась приспособленной японцами к обороне. Ближние подступы к этой деревне сильно затруднялись высоким, совершенно отвесным, левым берегом реки Хунь-хэ. Кроме обычных бойниц кругом Хейгоутая, в наиболее доступных для атаки местах, были устроены засеки. Поваленные деревья были очищены от мелких веток, толстые концы заострены. Отдельные деревья и ряды их скреплялись проволокой.
Сегодня вновь испытали неприятное чувство, наблюдая преждевременные разрывы своих же шрапнелей над головами наших войск. Ничто так скверно не действует на дух солдат, как потери от своих же снарядов. /…/
Целый день скитался штаб корпуса по ровной долине Хунь-хэ. Досталось всем – от младшего ординарца-офицера до старших чинов штаба. Наши измученные монголы устало прыгали по грядкам гаоляна, цепляясь передними ногами за острые концы срезанных стеблей этого растения. Трудно и в мирной обстановке при полном спокойствии отыскать на огромном пространстве какую-нибудь часть или отдельного начальника среди перепутанной массы наступающих войск; здесь же, где карты были еще в младенческом состоянии, где на все ваши вопросы, куда двинулась часть, обыкновенно отвечают незнанием и где, наконец, предшествующая голодовка и долгие морозы совершенно измотали организм, разыскать полк или батарею становится трудно разрешимой задачей. Меня всегда удивляла неосторожность и необдуманность нападок большинства офицеров на роль многочисленных ординарцев при нашем штабе. Надо самому побывать в их положении, работая свыше сил человека и лошади, разыскивая всех и все каким-то особым чутьем, чтобы понять, насколько трудна эта служба. Никакая связь, никакие драгуны и казаки не в состоянии заменить толкового, развитого, испытанного офицера. Появляясь всюду, и перед цепями, и в глубоком тылу, рыская днем и ночью, делая иногда огромные переходы, они служат серьезными пружинками в сложной машине работающего корпуса.
Нам, офицерам Генерального штаба, ездить в часы боев приходиться очень редко. Слишком много дела на месте и слишком мало подчас рабочих рук. Каждое отделение товарища или двух в особые отряды и колонны трудно отражалось на остающихся. При этих условиях возлагать передачу приказаний на офицеров Генерального штаба надо чрезвычайно осторожно и скупо, а то начальник рискует остаться без привычных исполнителей его воли. Только приказания особой важности, требующие дополнительных разъяснений и указаний, которых начальник не может заранее предвидеть, но необходимость в которых может возникнуть, оправдывает рассылку офицеров Генерального штаба. Каждый из нас обязан знать, что хочет и к чему стремится пославший его начальник, может и должен взять на себя самостоятельное решение вопросов, возникающих где-нибудь на отдельном участке дерущихся войск. А каким количеством вопросов забрасывают приехавшего "момента" и что это за вопросы – об этом… об этом должна возникнуть особая литература, а я и без того увлекся…
День склонялся к вечеру. Так и тянуло в какую-нибудь хоть самую жалкую фанзу, коченеющие руки отказывались писать, глаз с трудом боролся с наступающими сумерками. Уже около 10 часов во рту не было ничего кроме опротивевших плиток Гала-Петра.
Больной и слабый в обыкновенное время генерал Штакельберг весь перерождался в такие минуты. Целые дни напряженной деятельности на ногах или, вернее, верхом, вызывали во мне и знавших его чувство глубокого удивления и уважения к этому человеку. Мы, молодые, здоровые, готовы были пасовать перед ним. Нечего было и думать увезти барона Штакельберга в фанзу до взятия хотя бы одной деревни. Командир корпуса хотел быть в рядах своих войск, и никакие доводы о большей успешности работы штаба в более благоприятной обстановке не могли заставить его уйти с полей Хейгоутая и Тоунау. /…/
Вскоре после занятия деревни Тоунау мы двинулись в Хуанлотоцзы, где должен был ночевать штаб корпуса. Два огромных зарева горящих деревень на темном фоне неба, ружейная трескотня, кучки раненых и отбившихся стрелков говорили о еще не остановившейся жизни боевого дня. Но первый успех кружил голову, уменьшал усталость всех – от корпусного командира до последнего стрелка.
С трудом удалось отыскать в Хуанлотоцзы фанзу для ночлега. Народу, обозов, патронных двуколок и артиллерийских зарядных ящиков скопилось такое множество, что трудно было двигаться по улицам деревни. Масса фанз, еще хранивших следы ночного боя, не могли быть нами заняты. Темная ночь нависла над Хунь-хэ, и только костры солдат освещали местами закоулки деревни. Перекликаясь, теряя друг друга, мы, наконец, вместе с генералом Бринкеном добыли себе фанзу. Точно по волшебству, мановением палочки наших фей-денщиков, прибывших сюда вместе с обозом штаба корпуса, большая, темная, грязная фанза превратилась в уютное помещение с раскинутыми койками, горящими свечами, банками разогретых консервов, горячим чаем. Усталость мигом была забыта. Скинутые неуклюжие полушубки, вымытые руки, согретый желудок возобновили силы для дальнейшей работы. Началась чисто канцелярская штабная деятельность: строчили донесения в армию, отдавали приказания на завтрашний день, допрашивали только что найденного у нас во дворе в копне гаоляна японца и радостно приветствовали полученное около 10 часов известие о взятии Хейгоутая. Болезненно хотелось узнать, что делается там, около Сандепу. Уже чувствовалось, что все успехи могут сойти на нет, если соседние корпуса будут тянуть с началом энергичных действий. /…/
Убыль в частях корпуса за весь день была свыше 500 человек нижних чинов и 16 офицеров убитыми и ранеными. Таким образом была выполнена задача, поставленная корпусу на 12-е января. /…/
13-го января
/…/…на 13-е число усилия армии вновь сосредотачиваются на овладении Сандепу. Неудачной стороной этой диспозиции является неискусное использование сил армии: только 50 % назначаются для активных целей, а остальной части армии предложено обеспечивать, наблюдать и вообще бездействовать. /…/
Чтобы выполнить задачу корпуса на этот день – прикрыть с юга операцию 8-го корпуса против Сандепу барон Штакельберг приказал 2-й бригаде 1-й дивизии с 2-мя батареями, оставив один батальон гарнизоном под Хейгоутаем, занять деревни Пяоцяо, Гученцзы и Датай. 9-й дивизии, заняв одним батальоном деревню Тоупао, сосредоточиться в деревне Хейгоутай, эскадроном приморцев расположившись в деревне Изюцзяпу, вести разведку в направлении на юго-восток.
Но раньше, чем удалось выполнить эти распоряжения, деревня Сунапу под натиском японцев была очищена охотниками 33-го полка. /…/
Настал серьезный момент. Чувствовалась необходимость иметь весь свой корпус в кулаке; с другой стороны, надо было исполнять приказание и выделить бригаду на поддержку 8-го корпуса. Мы как-то уже начинали сознавать, что вялая по своему характеру диспозиция по армии вызовет и вялые действия на фронте. Плохо верилось в успех необстрелянного 8-го корпуса. При этих условиях легко могла возникнуть трудная для нас обстановка. Японцы, всегда считающиеся с энергией, проявленной против них на отдельных участках фронта, могли противопоставить войскам 8-го корпуса укрепления Сандепу и сосредоточить свои резервы против наиболее настойчивого неприятеля, каким были полки 1-го Сибирского корпуса.
Впоследствии так и оказалось: неудача генерала Маслова под Сандепу позволила японцам в подавляющем большинстве обрушиться на нас. /…/
Ошибки на войне никогда не проходят даром. Слабо занятое нами в ночь с 12-го на 13-е Сунапу очищается охотниками при первом натиске противника и заставляет весь корпус провести несколько тревожных часов. Будь вместо охотничьей команды хоть один батальон, утро 13-го числа прошло бы спокойно, и Бог весть, понес бы 1-й Сибирский корпус такие огромные потери, как это было 13-го, 14-го и 15-го января при атаке Сунапу.
Я помню пережитые нами волнения, когда вдруг на улицах Хейгоутая засвистали пули и со всех сторон посыпались донесения о переходе японцев в наступление. Помню, как вдруг потребовалась особая энергия, особая распорядительность командира корпуса. И вот тут-то нервный, деятельный генерал Штакельберг вместе со своим всегда спокойным в бою начальником штаба сумели быстро и просто наладить оборону занятых деревень и вселить в войска уверенность в дальнейшем успехе. А были минуты, когда казалось, что неприятель вот-вот, чуть не голыми руками, захватит одну из наших батарей, открывших огонь с позиции восточней деревни Хейгоутай, или обрушится на нас, стремясь отрезать корпус от остальных войск 2-й армии.
Как бы то ни было, захват Сунапу дал полную возможность японцам приблизиться к Хейгоутаю на одну версту и держать под ружейным огнем эту деревню и ее окрестности.
Таким образом, натиск японцев в течение 13-го числа был остановлен. Однако бой этого дня показал, что обороняться у Хейгоутая, не владея деревней Сунапу, очень трудно. Занимая Сунапу, противник постоянно держал не только передовые позиции, но и деревню Хейгоутай под сильным ружейным огнем с дистанции 800-1400 шагов. Штаб корпуса все время находился под огнем. /…/
В 8 часов вечера генерал Штакельберг получил приказание Командующего армией отнюдь не переходить в наступление и держаться оборонительно на занятых позициях, а если выдвинулись далеко вперед, то отойти назад к Хейгоутаю. Нечего и говорить, что подобное приказание можно было отдать только не вполне представляя обстановку боя и расположение корпуса. Нам было тесно, душно и в том узком плацдарме, который занимали наши войска. Каждый шаг назад при условии продолжать держаться у Хейгоутая увеличивал кучность, а вместе с тем и потери корпуса. Генерал Штакельберг приказал остаться на занимаемых местах и укрепиться. /…/
Так неудачно окончился второй день боя армии генерала Гриппенберга. Спокойно, не втягиваясь в бой, как бы чуждые завязавшейся драме, стояли 1-я и 3-я армии на своих позициях. Главнокомандующий все чего-то ждал, удивляя своих подчиненных и противника непонятной бездеятельностью. /…/
Солнце успело закатиться, когда мы покинули берега Хунь-хэ, промерзнув по льду целый день, и забрались в Хейгоутай. Дымная темная фанза, запах бобового масла, грязь, дневная усталость и нервозность пережитых часов вызвали во мне какое-то равнодушие, какую-то притупленность.
14-го января
В 5-м часу утра было получено приказание генерал-адъютанта Гриппенберга (N 6), предписывающее армии употребить 14-е число на отдых, имея, однако, полную возможность отбросить противника в случае его наступления: 1-му Сибирскому корпусу приказывалось занять район деревень Хейгоутай – Сунапу – Пяоцяо. Следовало только считаться с тем, что деревни Сунапу и Пяоцяо были еще в руках японцев, и приказанием расположиться в них на отдых как бы благословлялось генералом Гриппенбергом дальнейшее наступление корпуса.
С рассветом началась старая музыка… У нас во дворе разорвалась одна из первых шимоз, убив, к счастью, только верховую лошадь и собаку. Пули, как шмели, зажужжали на улицах Хейгоутая. Мы снова перекочевали на вчерашнее место у берега Хунь-хэ.
В пять часов утра генерал-лейтенант Штакельберг приказал 3-му Восточно-Сибирскому стрелковому полку немедленно, пользуясь темнотой атаковать Сунапу. 34-й полк готов был поддержать атаку. /…/
Рассвет 14-го января застал 3-й полк наступающим на Сунапу. Открытая местность, близость японцев, действительность современного оружия и появившаяся наконец у противника артиллерия сразу поставили 3-й полк в тяжелое положение. /…/…около 10 часов утра генерал Штакельберг приказал 34-му полку поддержать 3-й полк, двинувшись сперва на деревню Таупао, не доходя которой следовало повернуть на деревню Сунапу для атаки этой деревни с запада. /…/ Несмотря на большие потери, стрелки продолжали теснить противника к Сунапу. Силы 3-го и 34-го полков заметно слабели. Командир корпуса решил поддержать их 35-м полком – своим последним полком резерва. Вместе с тем было послано приказание 36-му полку поддержать атаку из деревни Тоупао. Чтобы уменьшить потери, было предписано наступать возможно быстрее и энергичнее. /…/
А потери все росли и росли, мимо нас непрерывной вереницей тянулись раненые к перевязочным пунктам, которые были расположены на другом берегу Хунь-хэ. Всякий, кто еще мог с трудом двигаться, отказывался от носилок, но и при этих условиях носилок не хватало и их пришлось заменять ружьями, покрытыми шинелями. Стрелки, выносившие раненых, сами быстро возвращались в строй. Многие, получив перевязку, брели обратно, помогать своим товарищам. Возвращавшихся в бой раненых было так много, что удалось составить целые две сводные роты под командой также раненых офицеров. /…/
Бои 13-го и 14-го января показали, как трудно было держаться у Хейгоутая, не владея деревней Сунапу. Нужно было взять ее во что бы то ни стало. Таково было убеждение командира корпуса, его штаба и всех старших начальствующих лиц.
Ночной штурм Сунапу
День склонялся к вечеру, когда мы вновь пришли во вчерашнюю фанзу. Деревня обстреливалась последними вечерними снарядами, пули нет-нет, да и шлепались где-нибудь по близости. На дворе вдруг зазвенел о камни шрапнельный стакан, как бы напоминая, что жалкая крыша нашей фанзы не спрячет от судьбы; круглая пулька, прорвав оконную бумагу, упала среди нас…
На очереди сейчас же встал вопрос о штурме деревни Сунапу. Сознание необходимости занять эту деревню было общим, стрелки рвались вперед и только ряд распоряжений из штаба армии мог некоторое время мешать генералу Штакельбергу принять решение ночью овладеть Сунапу. /…/
В 9 ? часов вечера 14-го января войска тронулись с занятых ими позиций. Благодаря темноте, штурмующие полки с криком "ура" ворвались в Сунапу, встречаемые огнем противника. Большая часть деревни, несмотря на отчаянное сопротивление японцев, была занята нами. Неприятель спешно отступил в южную часть Сунапу, оставив свыше 1000 человек убитыми. Но и наши потери были также велики. /…/
Все 14-е число ушло на энергичное действие корпуса для овладения деревней Сунапу. Не вина этого корпуса, если в то время, когда он, расходуя все свои силы, притягивая на себя японцев, активно прикрывал с юга операцию против Сандепу – центр и левый фланг 2-й армии бездействовали. /…/
Около часа ночи комендант Сунапу донес, что охотники 4-го Восточно-Сибирского стрелкового полка обнаружили движение японцев в контратаку на правый фланг позиции 33-го полка. Командир корпуса приказал немедленно усилить 33-й полк одним батальоном 7-го стрелкового полка. Генерал Бринкен назначил меня служить колонновожатым и поставить батальон уступом за правым флангом 33-го полка. Разобраться ночью в путях при условии сравнительно малого знакомства с окрестностями Хейгоутая и общей нервозности было далеко не просто. Судя по тревожному тону донесений, помощь требовалась скорая и в строго определенном пункте. Страшен был прорыв японцев между Хейгоутаем и позицией 33-го полка. Ошибка в избранной мною дороге могла привести к опозданию батальона и ухудшить и без того трудное положение корпуса. Потребовалось время для сбора и построения батальона на льду реки Хунь-хэ, и только через полчаса мы тронулись с места.
Я шел впереди темной массы свежих неиспытанных рот. Солдаты двигались молча, и только глухой шум шагов нарушал общую тишину. Луна освещала дорогу, фантастично окрашивая фанзы Хейгоутая, стены деревни и целый лес искусственных препятствий. Выпавший в последние дни снег саваном покрыл грядки гаоляна, скованные пятнадцатиградусным морозом. На горизонте над Сунапу высоко к небу тянулись какие-то яркие светлые полосы. Больное воображение видело в них условные сигналы японцев, стягивающих свои резервы к Сунапу. На полпути попался стрелок 33-го полка и помог добраться до цепей. В боевой линии было полное затишье, донесение о контратаке японцев не подтвердилось. /…/ Командира 33-го полка отыскать не удалось. Сдав батальон и указав его назначение командиру 1-го батальона подполковнику Кванчихадзе, я вернулся на берег Хунь-хэ. Резерв корпуса был ослаблен еще на один батальон. /…/
Обратно возвращался один. Лошадь и своего конного вестового я еще раньше отправил в деревню. На душе было скверно. Досужие мысли лезли в голову; рисовалась картина случайной раны шальной пулей и полная возможность замерзнуть здесь. А тут еще редкие закоченелые трупы увеличивали реальность этой фантазии. Глубоко внутри зарождалось то чувство, которое попросту следует назвать трусостью, а на условном языке – слабостью нервов.
15-е января
Всю ночь так и не пришлось вздремнуть, только к утру выяснилось, что мы успели занять лишь часть Сунапу. Чтобы окончательно выбить японцев из деревни, генерал-лейтенант Гернгросс приказал к рассвету 15-го января передвинуть два орудия к Сунапу. Сделать это уже не удалось. /…/
К 10 часам утра 15-го числа деревня Сунапу была совершенно оставлена нами. /…/ Около 12 часов дня генерал-лейтенант Штакельберг получил от начальника штаба армии записку (N 714) с приказанием отойти на линию Хейгоутай – Цзюцайхецзы и держать Хейгоутай до последней крайности. /…/
Несмотря на сильное утомление и огромную убыль в течение 4-х дней непрерывных боев, войска были бодры духом и твердо верили, что и дальше сдержат напор превосходного противника. Штаб весь день провел под откосом берега Хунь-хэ. Генерал-лейтенант Штакельберг, вместе с начальником штаба корпуса, в дохе и белой папахе стоял на высоком берегу реки, нервно следя за ходом боя. Казалось, для него не существует усталости, а рвущиеся над головой снаряды и шальные ружейные пули не смеют задеть командира корпуса.
День стоял ясный, холодный, мы как-то привыкли к совершавшемуся вокруг; раненые переставали интересовать, гудящие снаряды забывались, падающие изредка вблизи пули казались обычным явлением. Знакомая усталость – апатия ряда боевых дней охватила весь организм. К вечеру японские батареи будто сорвались с цепи и открыли очень сильный огонь, обстреливая всю позицию, долину реки и местность к северу до параллели деревни Тутайцзы. Целый ураган снарядов пролетал над нашими головами, взрывая песок на противоположном берегу Хунь-хэ. Иногда, противно ноя, кувыркаясь в воздухе, пролетал стакан шрапнели, звучно ударяясь о поверхность реки и обдавая ближайших осколками льда. Все озарялось лучами заходящего солнца. Картина была настолько эффектна, а огонь японцев так безвреден, что мы, невольно забыв об опасности, любовались красивым зрелищем. /…/
Таким образом, части 2-й армии к ночи 15-го января, слегка подавшись назад в своем правом фланге, теснее охватили Сандепу с востока и отделили эту деревню от другой сильно укрепленной позиции японцев у села Лидиутуня.
На 16-е число генерал-адъютант Гриппенберг предполагал продолжать наступление. Но в 8-м часу вечера Главнокомандующий лично передал начальнику штаба армии распоряжение отказаться от наступления на Сандепу и всеми силами отойти на линию Сыфантай – Чжантань – Яманду. Это распоряжение было вызвано будто бы наступлением значительных сил японцев против 3-й армии.
Так окончилась операция у Сандепу.
Отступление корпуса от Хейгоутая
С началом отступления нас, молодых офицеров Генерального штаба, разослали во все стороны: кто отправился во главе колонн, выставляя маяки на поворотах, кто наблюдал за порядком движения.
Я долго стоял у выхода из деревни Тутайцзы, следя за вытягиванием колонны и время от времени греясь у костра. Ночь подходила к концу, приближался рассвет. Последние части оставили Хейгоутай около 4-х часов ночи. Войска отошли в полном порядке. /…/ Все шли пешком. Морозное ясное утро осветило медленно тянущиеся на север колонны всех родов оружия, ряд носилок и нашу печальную группу. Казалось, двигаются не войска после боя, а какая-то грандиозная похоронная процессия. Грустно было на сердце у каждого. К чему все эти жертвы, отдельные успехи, подвиги, зачем столько смертей, крови, если ими не сумели воспользоваться?..
А солнце, яркое маньчжурское солнце, блестело и нежно ласкало своими лучами остатки геройских частей. В душе пробуждалось чувство благодарности Творцу за сохраненную жизнь. /…/
Опрос свыше ста пленных японцев выяснил, что против 1-го Сибирского корпуса и отряда генерал-адъютанта Мищенко действовали различные части пяти японских дивизий. В боях с 11-го по 16-е января корпус потерял убитыми и ранеными 241 офицера и 7229 нижних чинов, т.е. около 40 % своего состава.
[1] Текст печатается с сокращениями.