ЛИТЕРАТУРА И ЖИЗНЬ

Ольга Второва-Яфа "Мать Вероника"

... она любила мысленно, со стороны, наблюдать себя в разные моменты своей по повседневной жизни, постепенно находя в себе сходство с каким-либо известным художественным образом, разумеется положительным. Воображая себя, то какой-нибудь героиней из повести Чарской, то Наташей Ростовой, она, подобно этой последней, любила думать о себе в третьем лице: «Что за прелесть эта Верочка Языкова: хороша собой, умна, даровита, трудолюбива, строга к себе и другим, “совесть класса”, как прозвала ее классная дама...

***
...теперь Верочка рвалась на фронт, на передовые позиции, но на этот раз ей не удалось преодолеть сопротивление родителей. Единственное, чего она добилась, это разрешения поступить на курсы Красного Креста и пойти сестрой в один из великосветских петербургских госпиталей, чтобы облегчить страдания раненых, склониться со словами утешения к умирающим. Вот где может быть ее истинное призвание. «Любовь к ближнему», «милосердие», «самоотречение» — весь арсенал слов слышанных когда-то Верочкой на уроках Закона Божия, беспорядочно забродил в ее голове, и она уже чувствовала себя героиней, на этот раз приносящей, свою молодость, красоту, дарования, мечты о блестящем поприще и личное счастье — в жертву страдающим братьям.
В этой новой роли Верочка была трогательно мила: сестринская белоснежная косынка выгодно выделяла ее свежий цвет лица, а строгое, облегающее платье, позволяло любоваться ее стройной фигурой...

***

...Это было для нее второе в жизни тяжелое разочарование — и теперь, казалось ей, много горше первого. Она близка была к полному отчаянию и уже снова воображала себя Наташей Ростовой, Лизой Калитиной, или Наташей из пушкинской «Русалки», и тогда думала даже о самоубийстве. Верочка имела неосторожность позволить как-то доктору поцеловать себя и теперь смертельно боялась, что у нее будет ребенок...

***

...В противоположность тому, когда посещение церкви поощрялось начальством, теперь оно требовало известного мужества и тем самым, приобретало характер своего подвига. Верочка вспомнила повесть Евгении Тур «Катакомбы», которой она зачитывалась в свои институтские годы, и сопоставляя себя с первыми христианами, также конспиративно собиравшимися для совместной молитвы и не боявшимися открыто исповедовать свою веру, предпочитая любые муки или даже смерть, отречению от Христа. И, как когда-то, после своего неудачного увлечения, Верочка мечтала отдать свою жизнь уходу за прокаженными, теперь она рисовала себе картины преследования христиан, представляя себя бесстрашно под пытками, исповедывающей перед судьями Евангельское учение и стойко принимающей за Христа мученический венец...

***

...Сидя в закрытом автомобиле по дороге в ДПЗ, мать Вероника была в радостном возбужденном настроении. «Вот и меня, — думала она, — удостоил Господь высокой чести пострадать за веру. И не случайно то, что Он сподобил меня этой милости сейчас, когда я осталась одна и моя судьба, как бы она ни сложилась, никому не причинит ни горя, ни тревог. Теперь я могу смело и бесстрашно исповедовать Господа, и готова на любые муки, а если понадобиться, с радостью отдам за Него и свою жизнь и мысленно она повторяла «Блаженны изгнанные ради правды... Блаженны когда поносят вас и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небеси; так гнали и пророков бывших прежде вас...»
И она радовалась и веселилась, испытывая исключительный душевный подъем и чувствуя в себе такой прилив сил, что ей уже не терпелось как можно скорее найти им достойное применение...

***

Бесстрашно и непреклонно держала себя мать Вероника на допросах, высокомерно и заносчиво обличая допрашивающих. Через восемь месяцев она получила приговор: «Десять лет концлагеря». Это был в те годы максимальный срок заключения в лагерях. Тут же в кабинете начальника, где ей был прочитан приговор, мать Вероника перекрестилась, опустилась на колени, положила земной поклон по направлению к окну, за которым кротко сияло безоблачное, по-осеннему кристально-чистое синее небо и, только после этого встав, подписала под приговором свое имя. Начальник и присутствовавший следователь, при виде этой сцены, насмешливо переглянулись, кусая губы, удерживая смех.
А мать Вероника вернулась в камеру, надела свой лучший подрясник и на голову белоснежный новый апостольник, и всю ночь молилась истово и проникновенно, готовясь вступить в новый такой серьезный и значительный этап в своей жизни. В последних числах августа она вместе с группой других «религиозниц» была отправлена на Соловки.

***

...Когда же в конце своего путешествия мать Вероника сошла с палубы парохода, на пристани Соловецкого монастыря, ей показалось что она еще при жизни своей сподобилась переселиться в какой-то потусторонний мир и в каком-то мистическом экстазе она благоговейно вступила на «священную землю», издавна прославленного и издавна чтимого монастыря...
...По окончании работы, тихими, осенними вечерами любила мать Вероника, надев свой черный апостольник и подпоясавшись сверх подрясника широким ременным поясом с четками в одной руке и длинной палкой в другой — удалиться в лес и тихо бродить «опираясь на посох» по берегу Елеазарского озера, в зеркальной поверхности которого отражались и нежные краски северного вечернего неба и живописные группы прибрежных деревьев, в их причудливо пестром осеннем приборе.
Во всей ее фигуре, походке, выражении лица можно было прочесть, что она вспоминает нестеровского инока и счастлива предположением, что она идет сейчас, быть может, той же самой тропинкой, на которой его когда-то нарисовал художник. Она по-прежнему не умела воспринимать действительность иначе, как через призмы накопленных ею ранее литературных и художественных образов и по исконной своей привычке, наблюдая себя со стороны, невольно любовалась не только окружающим ее пейзажем, но и собой, идущей сейчас на фоне этого пейзажа «со своими одинокими печальными мыслями».
Но уже все чаще теперь на нее находили настроения, для которых не было у нее литературных прототипов, и тогда она растерянно останавливалась, забывая любоваться собой и окружающим пейзажем и с тревогой прислушивалась к тому новому и необъятно большому, что властно завладевало ею в такие минуты и чему она не умела подыскать названия. Для неё реальное страдание заключалось в том, что она не могла подвести под ту или иную категорию известных ей переживаний чувства, которые она сейчас испытывала, найти подходящий ярлык...

Далее: http://co6op.narod.ru/txt/other/veronika.html.
Или, лучше: Мироносицы в эпоху ГУЛАГа, сост. Павел Проценко, Н-Н., 2004