Ничегошеньки Вы не знаете про Шахматова!

А ведь такая примечательная личность! Я бы даже сказал – значительная! Если поселиться рядом с ним в его уделе в Австралии, много можно сделать любопытнейших и умилительнейших наблюдений!

Александр Васильевич отгородил себе небольшой участок этого зеленого континента. И самолично пометил его, так что местные хищники, обнюхав плетень и столб с вывеской «Русская Вселенная Inc.», а также ближайшие кустарники, понимающе переглядываются и понуро бредут прочь. А ночью в буше они воют от тоски и зависти на луну.

В этом заповедном краю Шахматов живет привольно и широко. Интересно подстеречь его на рассвете, когда он в предрассветном сумраке встает на вершине прибрежного утеса и с простертыми к небу руками начинает петь. Его могучий голос летит над пока еще темным морем, заглушая неумолчный шум прибоя, летит туда, за горизонт, пробуждая солнце к новому дню! И вот там, где вечно недосягаемая линия делит наш мир на две неравных половины, лениво начинает подниматься могучее светило, подгоняемое голосом нашего героя, который густым басом выводит строки бессмертной арии Сусанина из оперы «Жизнь за Царя»: «Ты пришла, моя заря…». Все, конечно, помнят, что в оригинале речь идет о «последней заре», но Шахматов этот вариант для себя лично решительно отверг. Поэтому он поет так:

Ты пришла, мо-о-я заря!
Регулярна-а-я…
Регулярна-а-я за-аря-я-я!
Наста-а-ало-о вре-емя моё!

При последних словах окружающие Шахматова туземцы падают ниц в благоговейном ужасе. Шахматов живет здесь давно, очень давно. Собственно, он и открыл Австралию, когда спасался в этих краях от царских преследований за дружбу с протопопом Аввакумом. Поэтому туземцы твердо верят, что это Шахматов вечно вызывает солнце из ночной мглы.

Но вот утро! Солнце, откликаясь на ласку Шахматова, весело сверкает мириадами зайчиков в бирюзовых волнах, легкий бриз шелестит в зарослях фикусов и панданусов, шумит в кронах акаций и высоченных эвкалиптов. Побережье наполняется пением птиц и лукавым бормотанием утконосов. А это что?... Из дверей дома выкатывается клубок повизгивающих порыкивающих презабавных существ… Ба, да это племянники!... Несутся гурьбой, играют, прыгают друг на друга, пробуя силу и ловкость передних и задних конечностей. Они еще совсем юные, жесткая шерсть еще не успела покрыть их тело, и сквозь нежный серый пух еще просвечивают розоватые округлые бока. Они несутся, смешно отклячивая зад, – кто быстрее! – занять место за компьютером! Эге-гей! Поспевай! Дядя ласково грозит им пальцем: ужо я вас, озорники!

Затем Шахматов делает стойку на руках и так читает утреннюю прессу. Он обычно остается в таком положении не менее получаса в день. Дело в том, что поскольку он не хочет терять связи с Родиной, то считает необходимым каждый день соблюдать такое же пространственное расположение, как и его несчастные соотечественники-антиподы на той половине земного шара. Именно в этой позе Шахматов делает главные выводы о ситуации в мире.

Теперь он спешит к воде. Нужно успокоить мановением руки надвигающийся шторм. Отталкивает лодку и мощно гребет туда, подальше от берега, где он в свое время, пуская «блинчики», нагромоздил Большой Барьерный Риф. Чайки приветствуют его пронзительными криками. Чу!... Воду разрезал треугольный плавник! Еще один! Еще!... Это его старые друзья – стая акул. Высовывают из воды смешные зубастые морды, трутся о борт лодки шершавыми боками, требуют внимания. Тут и изящные тигровые, и огромные белые и даже любимица Шахматова – рыба-молот. Александр Васильевич бросает им гостинчик – припасенную с вечера половинку туземца. Сразу затевается возня, мелькают продолговатые тела, плавники, вспенивая беспорядочные белые буруны. Рыба-молот схитрила – подобралась к борту лодки, выбирая место для атаки. Шахматов ласково бьет ее наотмашь веслом по голове: а не балуй! Но время возвращаться...

Теперь Шахматов общается со своим народом. На побережье уже собрались туземцы из окрестных деревень. Шахматов поднимает обе руки и кричит им на ломаном русском: «Эй ви, йа лублью ваз!». Туземцы валятся кто на колени, кто ниц. Шахматов благословляет их двуперстным знамением. Ему дают подержать ребенка: местные уверены, что это увеличивает диапазон на полторы октавы. Шахматов ласково поет ему колыбельную. Это бессмертная «Марсельеза». Подводят неизлечимо больного. Кариесом. Требуют плюнуть тому в рот. Шахматов милостиво плюет – божья роса! А вот и человек из далекой России. Его подводят под благословение. Шахматов грозно кричит: «Никониянин?!» Тот испуганно мотает головой и машет руками. Нет, это просто серфингист.

Эх, матушка Россия!... Как ты там теперь? Чай стонешь под игом никониан из госкорпорации Роснано? Шахматов ведет невольника-паломника в дом. Из сумки на животе (известно, что всякий, проживший в Австралии достаточно долго, становится сумчатым) достает бутылку. Наливает водки из агавы, они выпивают, закусывают паштетом из печени кошерной старообрядческой ехидны. Оба молчат. Еще бы… Шахматов не говорит по-русски, только пишет, а серфингист – немой. Шахматов заводит свою любимую песню: «Вольга, Вольга, мазер Вольга! Вольга, Вольга, рашн стриим! Ю хэв нее-е-ва сиин э презент фром э коззак ов Бейджин!» Оба плачут… Шахматов, размазывая слезы по дубленому солнцем и песком лицу, говорит на австралийском (он сам создал этот язык): «А знаешь, я всё равно вернусь! В самой своей славе!». Он ведет его в конюшню, где у него всегда наготове стоит оседланный парадный белый кенгуру-рысак в алой попоне и с султаном на голове – специально для триумфального въезда в первопрестольную.

Мы ждем вас, Александр Васильевич! В цирке на Цветном бульваре!

Пам-пам-пам-пам! Пара-рара-рара-рарам! Весь вечер на манеже!