«Итак, модернизм – философское течение. Оно является итогом многовекового сопротивления человека быть послушным воле Божией (подчеркиваю: воле Божией, а не частным мнениям отдельных людей, пусть даже святых). Корни модернизма уходят в крайние формы либертинского мировоззрения (современный его аналог – либерализм), принцип которого твердо помнить: «я свободен», а значит, «все мне позволительно» [8]. Но при этом напрочь отвергается всякая мысль об ответственности за свои действия, игнорируется нравственный ценз на действия, забывается, что «не все полезно». Именно с либертинским мировоззрением пришлось столкнуться ап. Павлу (см. 1Кор. 10 глава).
Религиозным воплощением идеи либертинцев был «левый» гностицизм, суть которого в том, чтобы всевозможным развратом истребить «злую материю», которая порабощает нас своим вещественным законам. А значит, это протест против Самого Бога, Творца мира.
Это протест против законов естества, а значит, протест против Того, Кто их установил. Это если подойти к духовной оценки исследуемого нами явления. Если посмотреть очами веры на описанное явление, то это бунт падшего ангела.
Но это, так сказать, описание ситуации «за кадром». В «кадре» же мы видим логическое развитие либертинского мировоззрения, мировоззрения, с которым боролись первохристиане, называя его «сатанинским».
Несомненно, религиозность модерниста есть поклонение не Богу, а самому себе (выше было отмечена тенденция художественного модернизма занять место религии, в которой бы целью было не общение с Богом, а самовыражение адепта). Модернисту нужен не Бог, а домашний кувшинный «божок», «Джинн», к которому обращаются, «когда нам хочется». Поэтому в религиозности модерниста нет поклонения Богу, нет идеи служения, нет Любви, нет союза, нет постоянных живых семейных отношений с Богом. Все вышеперечисленное «раздражает» модерниста, а в религии, в храме, он хотел бы видеть центром себя, свои «представления о Боге», а точнее – свои карикатуры на Бога. Этим карикатурам модернист готов поклоняться, им готов служить, их готов отстаивать и за них порой готов даже умереть в приступе фанатизма. В язычестве человек персонифицировал свои страсти, давал им статус «богов», и служил им. То же самое происходит в модернизме. Различие только в том, что человек не ставит себе видимый образ своих страстей, не кадит перед ним, не кланяется. Но всею своею жизнью служит этим страстям, служит более раболепно, чем язычники своим идолам. Модернист не готов принять Бога таким, как Он есть. Поэтому для модерниста неприемлема сама идея Откровения: Откровение требует усилия воли, решимости принять его. Для модерниста откровение – это он сам. Его собственные сны, его иллюзии, образы больного воображения – вот единственное откровение для модерниста, который считает все это «голосом бога» [9].
Итак, свое «я», свои личные переживания модернист ставит в религии превыше всякого авторитета. Приходя в храм, он хочет встретить там себя в образе Бога, он хочет, чтобы верующие поклонялись его представлениям о Боге. Будучи наполнен гордыней (как всякий посредственный человек), модернист считает себя весьма образованным и очень умным человеком, благодаря чему он считает глупцами и невеждами всех, кто «не понимает» «элементарных», для этого модерниста, вещей. Так или иначе, модернисту чуждо Таинство, понятие благоговения, Тайны, встречи. Он хочет все «пощупать», причем выставляет свои притязания весьма вульгарно. Философское постулирование права на субъективизм привело к тому, что каждый субъект теперь свое субъективное мнение считает высшим проявлением объективности! И когда говорится о Боге Непознаваемом, о Боге Триедином, о Боге как Таинстве и Чуде, о Воскресении, о девственном зачатии Христа, о Таинстве отношений души человека с Богом – все эти реалии оказываются пренебрежительно модернистом отвергнутыми во имя его «личного религиозного опыта», а точнее – во имя отсутствие всякого религиозного опыта. Никакого здравого учения (ср. 2Тим. 4:3-4) о вере и о Боге такой персонаж не принимает уже на том основании, что никаких внешних авторитетов, никаких «сомнительных древних манускриптов» он признавать не хочет, а собственного опыта чуда и дара, как мы сказали, он не имеет. Он просто не в силах пережить Таинство и коснуться его трансцендентной глубины. Гордыня не дает!
Здесь я не хочу приводить список так называемых «либеральных теологов», основных адептов и апостолов модернизма в религии. Пусть читатель сам узнает, кто есть кто. Моя же цель, как я сказал в самом начале, защитить от необоснованных нападок и ярлыков тех, кто никакого отношения к модернизму не имеет, но, тем не менее, постоянно в этом обвиняется (опять же, никаких имен, пусть сами читатели узнают по плодам, кто в первом лагере, а кто – во втором). …
Вот и оказывается, что, по сути, по смыслу термина «модернист», к числу последних принадлежат не те, кто во имя верности вечным мистическим парадигмам православия рубит историческую реальность и не боится повредить душевный уют невежественных консерваторов. Нет, не это модернисты. Модернисты те, кто сейчас в Церкви стоят на шаткой позиции политиканства: «Да, все правильно – нужно читать молитвы гласно, мы согласны. Но мы не будем, так как мы боимся! Всякая реформа может спугнуть наших прихожан, наших людей, им литургия не понравится, она не будет соответствовать их представлениям – и они уйдут в раскол». Так чего же вы, пастыри «добрые», вместо того, чтобы учить и воспитывать свою паству, оглядываетесь на ее предрассудки? А коли оглядываетесь на толпу, так знайте: именно вы, которые литургию ставите не в зависимость от ее мистического содержания, не в зависимость от богословия, а в зависимость от настроений и чаяний «современного человека» (вашего прихожанина), - именно вы являетесь модернистами! Вы служите не Церкви, а толпе, боясь поколебать ее предрассудки. Если бы отцы эпохи вселенских соборов боялись отпугнуть «малохольных и невежественных» прихожан, уж они бы согласились скорее с политикой зеноновского «Энотикона» и ираклиевского «Эктесиса». Тем более, что на тот момент по обсуждаемым в указанных документах вопросам не было решений вселенских соборов, а значит, «формально» они были церковными документами; была лишь кучка «дотошных монахов», которые полемизировали с «официальной властью», «строя из себя богословов». Но мы помним, чем все это закончилось?. Анафематствовали отцы мир, построенный на компромиссах, презренных «выскочек» прославили в лике святых, объявив вселенскими отцами, а весь состав официальной власти (как светской, так и церковной) предали анафеме. Не боятся ли современные «борцы с модернизмом» (т.е. с «дотошными выскочками») попасть в лагерь тех представителей власти, которые в итоге были свергнуты с корабля? Те, кто сегодня ссылаются на факт отсутствия решения догматической стороны вопроса о Литургии (на отсутствие «догмата о Литургии»), руководствуясь лишь смутными рубриками служебника да принципами «вековой традиции», должны помнить: погрешая против аутентичного служения Литургии, они совершают грех не против канона, а против мистического опыта Церкви, излагаемого в учении св. отцов о Литургии, не учитывают исторический опыт Церкви.
Итак, мы видели, что такое модернизм?. Мы видели, что модернизм есть бунт не во имя ценностей, а как раз против всяких ценностей! Поэтому любая реформа, которая направлена на воскрешение затоптанных в грязь или преданных забвению ценностей, не может быть модернистской. Более того, мы видели, что в «духовной картине» модернизма корнем является сатанинский бунт против Бога и Его законов, против Его воли. А следовательно, современным «консерваторам», которые любят пожонглировать заморским словечком с неведомым смыслом, следует теперь быть осторожней. Ведь, узнав смысл навешиваемого вами ярлыка, вы, господа консерваторы, обвиняете своих противников, ни много, ни мало, а в бесовщине, причем в открытой и незавуалированной бесовщине. Мы же, православные традиционалисты, руководствуясь принципом Аммония Египетского, можем возмутиться этим. Ведь и Аммоний соглашался признать себя любым грешником (пьяницей, блудником, гордецом, ленивцем и т.п.), но не соглашался терпеть ярлык еретика. Как видим из всего вышесказанного, определение «еретик» просто «отдыхает» по сравнению с модернизмом. И навешивая необдуманно свои ярлычки, вы, досточтимые консерваторы, порождаете внутренний раскол в самой церковной жизни, вместо того, чтобы вести серьезный диалог касательно спорных и неясных для вас богословских вопросов»
Иеромонах Феогност (Пушков)
http://pravmissioner.ru/article.html