Алексею Филонову.
Не могу полностью с Вами согласиться. Да, сейчас, как я уже говорил, произошло смещение эмоциональной окраски и смысла некоторых слов. Тем печальнее, поскольку смысл многих слов раскрыт у Даля, а его мы забываем. Даже в Энциклопедии.
А ведь смысл того же слова б..ь в продажности не по корысти, а в силу своей падшей натуры, некоей "бескорыстности". Трудно найти замену слову!
И смысл Вами приведенных слов (грубых, но не нецензурных) как нельзя лучше подчеркивает смысл письма. Попробуйте выхолостить этот текст или заменить слова на маловесные - поблекнет пламенное слово. На то он и писатель, чтобы емко и ярко сказать что-то важное. Этим, наверно, отличается от искушенного в написании разного рода текстов чиновника. Воздействием слова.
Привожу отрывок полностью - и проделайте "эксперимент".

“Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот “избранный народ” столь же странным и сильным, как стая оводов, способная убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но в сто раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решаемся. Можно печатно, иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуйте-ка еврея?!

Ого-го, какой вопль и визг поднимется среди всех этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов и, особенно громко, среди “русских” писателей, ибо каждый еврей родился на свет Божий с предначертанной миссией - быть русским писателем.

Так же, как я, думают, но не смеют об этом сказать сотни людей. Я говорил интимно с очень многими из тех, кто распинается за еврейские интересы, ставя их куда выше народных, мужичьих. И они говорили мне, пугливо озираясь по сторонам, шепотом: “Ей-богу, как надоело возиться с их болячками!”(...)

Мы, русские, так уж созданы нашим русским Богом, что умеем болеть чужой болью, как своей; сострадаем Польше и отдаем за нее жизнь, распинаемся за европейское равноправие, плачем о бурах, волнуемся за Болгарию, идем волонтерами к Гарибальди и пойдем, если будет случай, даже к восставшим ботокудам. И никто не способен так великодушно, так скромно, так бескорыстно и так искренне бросить свою жизнь псу под хвост во имя призрачной идеи о счастье будущего человечества, как мы. И не оттого ли нашей русской революции так боится свободная, конституционная Европа...

И пусть будет так. Тверже, чем в завтрашний день, верю в великое, мировое, загадочное предначертание моей страны и в числе всех ее милых, глупых, грубых, святых и цельных черт горячо люблю ее безграничную христианскую душу.

Но я хочу, чтобы евреи были изъяты из ее материнских забот. И, чтобы доказать тебе, что мой взгляд правилен, я тебе приведу тридцать девять пунктов.

Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему голову, сказал: “Извините!”, побежал в угол мастерской и стал ссать на обои; и когда клиент его коченел от изумления, фигура спокойно объяснила: “Ничего-с, все равно завтра переезжаем-с”. Таким цирюльником во всех веках был жид со своим Сионом, за которым он всегда бежит, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель...

И что бы ни надевал жид на себя: ермолку, пейсы, лапсердак или цилиндр и смокинг, крайний ненавистнический фанатизм или атеизм и ницшеанство, - бесповоротная оскорбленная брезгливость к “гою” (свинья, собака, гой, верблюд, осел, менструирующая женщина - вот “не­чистое” по нисходящим ступеням, по талмуду) или ловкая философическая теория о “всечеловеке”, “всебоге”, “вседушии”. И потому каждый еврей ничем не связан со мной: ни землей, которую я люблю, ни языком, ни природой, ни историей, ни типом, ни кровью, ни любовью, ни ненавистью.

Если мы, все люди - хозяева земли, то еврей - всегдашний гость... Оттого-то и смешно, что мы так искренне толкуем о еврейском равноправии, и не толкуем, но часто отдаем и жизнь за него! И ни умиления, ни признательности ждать нечего от еврея...

Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. И всегда ему кажется близким Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах. Пусть ум волынского жида даже и не верит в сионизм, но каждая клеточка его тела стремится в Сион. К чему же еврею строить дороги в чужой стране, дом, украшать чужую землю цветами, единиться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все в сто крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе. И оттого-то вечный странник-еврей таким глубоким, но почти бессознательным, инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью, стихийным кровным презрением презирает все наше, земное. Оттого-то он так грязен физически, оттого-то во всем творческом у него работа второго сорта, оттого-то он опустошает так зверски леса, оттого-то он равнодушен к природе, истории, чужому языку...

Оттого-то он в своем странническом равнодушии к судьбам чужих народов так часто бывает сводником, торговцем живым товаром, вором, обманщиком, провокатором, шпионом...

Никто, как они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-окрашенных, нелепых и противных слов... Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная от “свистунов” (словечко Л. Толстого) М. Нордау и, кончая засранным Оскаром Норвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и ванную к писателям.(...)

Ради Бога, “избранный” народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения. А вы впопыхах его нам вывернули и даже сами этого не заметили, стремясь в свой Сион. Вы его обоссали, потому, что вечно переезжаете на другую квартиру и у вас нет ни времени, ни охоты, ни уважения для того, чтобы править свою ошибку...

Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем - русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, умному, щедрому, нежному душой, но чересчур сердечному человеку привяжется истеричная бл..., найденная на улице, по привычке ставшая давней любовницей. И держится около него воплями, угрозами скандалов, угрозой травиться, шантажом, анонимными письмами, а главное, жалким зрелищем своей болезни, старости и изношенности. И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении”.