читательница, опять Вы всё перепутали и перемешали: генералов-иуд, совершивших в феврале 1917 года клятвопреступление перед Богом, и Святого Страстотерпца Царя-мученика Николая II, который вместе со всей Царской Семьёй пострадал от предательства и измены высшего генералитета русской армии! Вы пытаетесь представить жертвами клятвопреступников, на чьей совести невинная кровь Святой Царской Семьи и многих простых русских людей?! Нет, эти генералы-иуды не жертвы, а отступники от Веры Христовой, нарушившие своё клятвенное обещание Богу, данное ими перед Святым Евангелием и крестом Спасителя! Вот, кто настоящие атеисты, потерявшие истинную Веру в Бога, которая, как известно из Святого Писания, без дел мертва! Слава Богу, что эти новоявленные иуды далеко не весь русский народ! В народной среде истинная Христианская Вера сохранялась всегда: и до трагедии 1917 года и после неё!
Вот лишь один из примеров истинной Веры Христовой и верности своей присяге, явленный обычным русским унтер-офицером:
Вспомним приведенное Ф. М. Достоевским в "Дневнике писателя" за 1877 год известие о мученической смерти унтер-офицера 2-го Туркестанского стрелкового батальона Фомы Данилова. Фома Данилов, происходивший из крестьян села Кирсановка Бугурусланского уезда Самарской губернии, был захвачен в плен турками-кипчаками и умервщлен ими после многочисленных истязаний за то, что не захотел перейти к ним в службу и принять магометанство. Сам хан обещал ему помилование, если он согласится отречься от своей веры. Данилов отвечал, что готов принять муку мученическую, но изменить кресту не может и, как царский подданный, "должен исполнить свою к царю и к христианству обязанность". 21 ноября 1875 года пленного замучили до смерти, у него остались жена Евфросинья 27 лет и дочь Улита 6 лет (вскоре по почину Самарского губернатора для них собрали 1320 рублей, дочь Данилова приняли в учебное заведение).
Достоевского более всего поразило, что в обществе (а известие о кончине Данилова было напечатано в "Русском инвалиде" и перепечатано в некоторых других газетах) не обнаружилось никакого удивления: "Я не про народ говорю: там удивления и не надо, в нем удивления и не будет; поступок Фомы ему не может казаться необыкновенным, уже по одной великой вере народа в себя и в душу свою. Он отзовется на этот подвиг лишь великим чувством и великим умилением. Но, случись подобный факт в Европе, то есть подобный факт проявления великого духа, у англичан, французов, у немцев, и они наверняка прокричали бы о нем на весь мир. Нет, помилуйте, господа, знаете ли, как мне представляется этот темный безвестный Туркестанского батальона солдат? Да ведь это, так сказать,- эмблема России, всей России, всей нашей народной России, подлинный народный образ её, вот той самой России, в которой циники и премудрые наши отрицают теперь всякий дух и всякую возможность подъема и проявления великой мысли и великого чувства".
Неприметный русский солдат принял жесточайшие муки и умер, удивив истязателей. Пострадал он в одиночестве. Надежда на то, что подвиг его узнают и оценят, не могла стать для него утешением. Не было здесь и вполне, казалось бы, допустимой сделки с совестью: "Приму-де ислам для виду, соблазна не сделаю, ведь никто не увидит, потом отмолюсь, жизнь велика, в церковь пожертвую, добрых дел наделаю". "Честность изумительная, первоначальная, стихийная,- продолжал Достоевский.- Тут именно – как бы портрет, как бы всецелое изображение народа русского… Ну нам ли учить народ вере в себя и в свои силы? У народа есть Фомы Даниловы, и их тысячи, а мы совсем и не верим в русские силы, да и неверие это считаем за высшее просвещение и чуть не за доблесть".
Вот Вам и ответ! Будь у русского высшего генералитета образца 1917 года хоть одна тысячная доля той Веры в Христа и преданности своей присяге, которые были у простого унтер-офицера из крестьян Фомы Данилова, то не случилась бы трагедия февраля 1917 года, вызвавшая "цепную реакцию" последующих кровавых событий!