Ну вот Игорь, будем знакомы. Посмотрел я бегло статьи, vedi не открывается. Наиболее интересной показалась "О взаимоотношении ума и сердца..." Если интересует, можно сказать немного по поводу прочитанного.

1. Обращение к русскому религиозно-философскому пласту, эмиграции первой волны для меня очень дорого. Сам много занимался, в частности, Зеньковским и Флоровским (хотя они разные и при жизни не очень-то ладили). Скажу, что, конечно, хотелось бы мыслить в их русле, но если богословские и церковно-исторические посылки их остаются актуальны, то, к сожалению, социально-исторические воззрения отделены от нас временной пропастью. Все это люди, образом мысли своим пребывавшие в мире линейного исторического развития, классических категорий. Для многих, как для И.Ильина, близкой казалась перспектива возвращения в Россию. Другие грезили миссией просвещения Европы православным святоотеческим разумом. После войны и особенно в 1950-е все резко сломалось, цивилизация пошла неким сложным, неклассическим руслом, многие вещи, особенно экзистенциального плана многократно драматизировались, тогда как возможности институциональных решений, наоборот, сократились. В связи с этим упал интерес и к интеллектуальному подвигу, христианизации знания, науки, культуры. В 20-е годы "есть Бог или нет" выясняли на диспутах, которые проходили на самом высоком уровне (например, Луначарский против Введенского). За логикой, аргументацией действительно очень тщательно следили и от того, кто что из участников диспута предъявит, зависели выводы собравшихся. Сегодня совсем другая интеллектуальная обстановка: на сцене два оппонента будут колошматить друг друга аргументами и каждый при этом останется в своем. И в аудитории кто как захочет, тот так и будет продолжать думать. По этой причине путь, о котором Вы пишете: "чтобы обратить русский ум, русскую интеллигенцию к Православию, нужно обратить к нему сначала современное знание", - как и путь политический, социальный оказывается обходным. Что отчасти и замечается по Вашей обостренной реакции на в общем-то локальные споры: о. Копейкин, Московский, попытка отстоять, не дать логосы в обиду... Сегодня, кто так или иначе включен в проблематику науки, тому это и интересно. Более того, некая кулуарность препобеждает первоначальное благое устремление создать развернутое интеллектуальное поле христианского знания. Сужу об этом по процессам в таких областях как "православная педагогика" и "православная психология". Копируются, зачастую карикатурно, аналогичные процессы и структуры из светских дисциплин-двойников и только. Прорыва не случается, даже при том, что какая-никакая педагогико-психологическая деятельность при Церкви все же ведется и по идее могла бы востребовать теорию. Мир тем более остается в стороне, неизаинтересованным, что бы там православные ученые не придумали. По большому же счету, проблема "веры через знание" существовала всегда, только теперь обострилась. "Если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят". (От Луки 16).
2. В книге "Наш современник в Церкви и в мире" (М., Лепта, 2004) у меня была статья, относящаяся к нашей теме. Вы хорошо пишете о шпенглерианской метаморфозе, о пленении схоластикой. Обратите внимание также на то, что жестко конституированные понятия "культура", "наука" сами по себе относятся к западной парадигме мышления. Из-за этого неизбежно "провисают" их производные, как то: "богословие науки" или "богословие культуры". Это не то, чтобы тареевское отрицание интеллектуализма, но принципиально иной и специфический генезис знания, образованности в православной истории. Никто из святых отцов не занимался богословием или наукой или культурой в нашем сегодняшнем понимании. Лосский по-моему первым приходит к идее освещать догматику не систематически, а исторически, в качестве плодов борьбы против гностиков, ариан, несториан и т. д. Данный взгляд, как говорит автор, позволяет исследовать богословские системы «...в их самом непосредственном соотношении с жизненной целью, достижению которой они должны были способствовать, иначе говоря, способствовать соединению с Богом. И тогда они воспринимаются нами как основы христианской жизни». Подобно тому и прот. Г. Флоровский в «Путях русского богословия» дает понимание богословия как «аналитики естественных вопросов духа относительно той или иной истины». За каждым догматом, считает он, нужно духовно расслышать тот вопрос, на который он отвечает. Затем нужно установить положительное свидетельство Церкви, от Писания и из Предания: «и здесь отнюдь не мозаика текстов, но органический рост понятия». Только при этом, заключает автор, «догмат оживет и откроется во всей своей глубине».
В другом месте Флоровский говорит еще более актуальные вещи: «Арианство сформулировало свой соблазн в философских понятиях, и этими же философскими понятиями Церковь ответила на ее вызов». Очень существенное заявление. То есть, как это ни странно, развитие богословия ведет "антигений" - сектантская, еретическая мысль. Приходится отвечать. Приходится отвечать Юлиану, и св. Григорий впервые вступается за школы, за греческий алфавит, Пифагора, арифметику. Он говорит: все это наше, у вас нет на это монополии. Возникает образ Сократа "христианина до Христа" и прочее известное. Самостоятельной же, существенной, онтологической нужды у Церкви браться и христианизировать эллинистическое наследие как бы и нет, исключительно в плане икономии - потому что всем верить так, как верят люди высокого духовного склада, не получается. Для этого церковного большинства нужно создавать благочестивое окружение и дистанцироваться от языческих институтов и смыслов. При этом все же вопрос: что внесло решающий вклад в христианизацию эллинизма? Может быть, знание, более совершенное, чем у язычников (т. е., иными словами, современников удается переубедить фактически)? Или то, что каппадокийцы, в отличие от того же феноменально одаренного Оригена, брали не столько своим интеллектом, сколько своей святостью, чистотой взгляда на проблему? Или, вообще, к успехам христианизации эллинизма причастны многие другие факторы, которые с нашей точки зрения, в нынешнем понимании являются очень и очень косвенными и не относящимися непосредственно к науке, к знанию: тертуллианов парадокс, моральное превосходство "мартирос", веяние пустыни, особые героика, эстетика и пр.? На все эти вопросы необходимо ответить, если ставить перед собой цель выхода из шпенглерианской метаморфозы. Потому что откровенно проблематично рассчитывать, что задача христианизации поддастся нам по какой-то другой логике, на других основаниях, чем тогда. Чтобы христианизацию воспроизвести вновь, в наших условиях, нужен не компилят святоотеческих идей, а новые выдающиеся человеческие типы, соразмерные каппадокийцам и актуализированные относительно наших условий.