"Жаль мне Вас... но, видимо, Вам уже ничем не помочь..." - со скорбью в голосе промолвил падре Серджио, осенив приговорённого к аутодафе крестом, и, подав едва заметный знак палачу, поспешно сошёл с помоста...
Часа полтора спустя, когда всё было кончено, и над прекрасной Севильей развеялись последние клочья чёрного дыма, из города выехала закрытая карета, запряжённая парой белых арабских лошадей. В ней сидели двое: доминиканский монах и некто в странном, нездешнего покроя, платье, какие, по рассказам бывалых иезуитов, носят жители далёкой Московии. Некоторое время они молчали. Затем, перебирая смуглыми нервными пальцами розарий, доминиканец глухо промолвил своему спутнику.
- Такова была воля Господня, Мигель, над этим несчастным схизматиком...
- Я понимаю вас как никто другой, досточимый падре Серджио... - живо отозвался его собеседник. Они снова надолго замолчали, вслушиваясь в мерный цокот копыт по каменистой дороге и поскрипывание колёс...